Аннотация издательства: В кратких очерках, представленных в этой небольшой книге, содержатся воспоминания ее автора о начале Великой Отечественной войны, борьбе подпольно-партизанской организации города Балта на севере Одесской области с оккупантами, о фронтовом пути молодого солдата от Украины до Чехословакии. Будучи участником описываемых событий, автор показывает драматизм положения людей, оказавшихся на оккупированной территории, неравную схватку с врагом.
Об авторе: ОРЛИК Игорь Иванович. Доктор исторических наук, профессор, Заслуженный деятель науки Российской Федерации. Родился 4 ноября 1925 г. в деревне Колбасное Рыбницкого района Молдавской АССР в семье директора местной школы. Детские и школьные годы (до 9-го класса) прошли в г. Балта Одесской области. Здесь с августа 1941 по март 1944 г. находился на оккупированной врагом территории, стал связным подпольно-партизанской организации. До конца Великой Отечественной войны был на фронте — в Румынии, Венгрии, Чехословакии. После окончания в 1952 г. исторического факультета МГУ И. И. Орлик более 50 лет связан с Академией наук: работал в ФБОН (ныне ИНИОН), ИМЭМО и вот уже 35 лет — в Институте международных экономических и политических исследований (бывший ИЭМСС). Основное направление научной деятельности — история и внешняя политика стран Центрально-Восточной Европы. Автор ряда монографий, брошюр, глав в коллективных монографиях, учебниках МГУ, многочисленных статей в научных сборниках и журналах. В течение многих лет — профессор Дипломатической академии МИД РФ, Университета дружбы народов.
Источник: http://militera.lib....o/russian/orlik_ii/index.html
Балта
Как много на Правобережной Украине маленьких красивых городков и деревень, утопающих в зелени садов, окруженных небольшими дубовыми лесами и рощами. Западнее Бута на склонах сменяющихся один за другим холмов появляются тянущиеся далеко за линию горизонта ряды виноградников. А какой запах стоит весной и ранним летом от буйного многоцветья вишневых и яблоневых садов, а затем акаций! Только по высоким свечам пирамидальных тополей можно определить дорогу в ту или иную сторону.
Среди многих таких мест для меня особенно дорог город моего детства Балта. Расположенный почти посредине между Бугом и Днестром, на севере Одесской области он многое пережил за свою историю. Не миновали его и лихолетья первой половины XX в. И все же люди, которые здесь жили, любили свой городок, тихую размеренную жизнь, которая хоть на десяток лет иногда устанавливалась здесь. Любили изобилие балтского базара, который в воскресные дни напоминал, если не по размерам, то по красочности торговых рядов, гоголевскую Сорочинскую ярмарку. Это особенно ощущалось за несколько лет перед войной, после страшного голода начала 30-х годов, унесшего тысячи жизней.
Не случайно сюда приезжали в разное время ставшие позже известными писателями и поэтами И. Бабель, Ю. Олеша, К. Паустовский и многие другие. [10] А одесский поэт Эдуард Багрицкий прославил Балту в своей «Думе про Опанаса»:
Балта — городок приличный,
Городок, что надо.
Нет нигде чудесней вишни,
Слаще винограда.
Балта была, пожалуй, наиболее крупным культурным центром на севере Одесской области (кстати, в конце 20-х годов Балта являлась столицей Молдавской Республики). Сюда часто приезжали со своими спектаклями одесский драматический театр, оперетта. Был здесь и свой украинский драматический театр, которым руководил известный тогда режиссер Гайдабура. Огромная очередь стояла у кассы театра, когда из Одессы приезжал знаменитый фокусник Кио (отец нынешних братьев-иллюзионистов).
Славилась Балта и своей прекрасной большой библиотекой, в том числе и детской. Ее книгами и старыми журналами я зачитывался в довоенные годы.
Вообще, город, как тогда говорили, был «интеллигентным». Здесь жили, особенно среди учителей и врачей, окончившие еще до революции балтскую гимназию (а затем Одесский университет) или балтское педагогическое училище. В последнем накануне Первой мировой войны учился и закончил его мой отец — Иван Фотиевич Орлик, а затем работал директором сельской школы.
Ряды балтской интеллигенции, да и не только ее, очень поредели в 1937 г. Массовым репрессиям подверглись многие учреждения, школы, больницы города. До сих пор помню, как в один из летних дней 1937 г., стоя на тротуаре Уваровской улицы, которая вела на дорогу к железнодорожной станции (в 7 км от города), я провожал глазами шедшую по булыжной мостовой длинную колонну людей. По обеим сторонам ее сопровождали солдаты или милиционеры с ружьями. Среди арестованных я увидел директора начальной четырехлетней школы № 8, которую окончил в этом году. [11]
Его квартира находилась на соседней, Кузнечной улице. Я побежал туда, надеясь сообщить о движущейся колонне жене, дочери и сыну, с которым я дружил. Но дома никого не оказалось. Когда позже я им все рассказал, было уже поздно.
Последние два-три года перед войной город жил относительно спокойно и даже благополучно. Открылся магазин-гастроном, что было большим событием. Тротуары в центре покрыли асфальтом. В домах почти постоянно горели электрические лампочки, что было довольно редко в предыдущие годы. В городском парке по вечерам играл духовой оркестр, на танцевальной площадке кружились пары.
И хотя чувства приближающейся войны, как мне кажется, ни у кого не возникало, все же «военизированный дух» каким-то образом ощущался, особенно среди молодежи.
Уже в 7–8 классах ученики нашей недавно открывшейся школы-десятилетки № 3 обязательно обучались стрельбе из малокалиберной винтовки. Проводились военные походы. Даже зимой бывали ночные тревоги, и мы с лыжами совершали «десантные броски» по заснеженным загородным холмам. Помню несколько таких походов в 1940 г., когда шла советско-финская война. Кстати, именно тогда вся наша школа была объявлена «юнармией». Не назову уже всех деталей, но запомнились деревянные винтовки, противогазы, дежурства на лестничных переходах во время перемен между уроками и какие-то специальные военные занятия, особенно по оказанию первой медицинской помощи в случае ранения.
За год до начала войны, когда моего старшего брата Виктора призвали в армию, я последовал его примеру и поступил на курсы планеристов, которые он успел закончить до призыва. Летом 1941 г. я уже должен был приступить к полетам на загородном планерном поле. Подумывал и о поступлении в военно-техническое училище, куда принимали с восьмиклассным образованием.
Но все обернулось совсем по-другому. [12]
Первые дни войны
Война для меня началась с первого ее дня — 22 июня. 12 часов дня. Я стою у окна. Рядом на стене черная тарелка бумажного репродуктора, из которого слышен голос Молотова: «Вероломное нападение фашистской Германии». У меня почему-то сжимаются кулаки, и я все время твержу: «Ну и дадим же мы им... ну и дадут же им...»
Мама плачет и все повторяет: «Витя, Витя». До меня сразу же доходит, что Виктор, находящийся, судя по его письмам, где-то под Киевом, конечно же, скоро может оказаться на войне.
Слово «фронт» нам еще не известно. Да и война также не представляется чем-то реальным. Как и где она уже идет? Может, только мама знает об этом. Во время Первой мировой войны она в 1916–1917 гг. была медсестрой военного полевого госпиталя в Галиции. Там и выходила раненого в грудь поручика Ивана Орлика, который скоро стал ее мужем и отцом двух сыновей — Виктора и Игоря.
Через час или два после выступления Молотова из-за забора я услышал голос живущего в соседнем доме моего школьного учителя по русской литературе Петра Алексеевича Амосова: «Игорь, всех старшеклассников созывают в райком комсомола».
Я ведь тоже уже старшеклассник. Всего лишь несколько дней тому назад сдал последний экзамен за 8-й класс. На прошлой неделе, после долгих раздумий, послал письмо в Васильковское (под Киевом) [13] военное авиационно-техническое училище (или школу) с просьбой сообщить об условиях приема. Мой одноклассник Илья Духовный и некоторые другие поехали в Одессу поступать в только открывавшуюся военную артиллерийскую школу.
Но большинство старшеклассников, т.е. тех, кто перешел в 9-й и 10-й классы, пока здесь, дома. Поэтому скоро все собрались у райкома комсомола, в центре города на ул. Котовского. Нас не очень много. В городе ведь всего две школы-десятилетки: № 1 — украинская (в здании старой, дореволюционной гимназии) и № 3 — наша, русская, построенная в середине 30-х годов.
Пришли и те, кто этим летом окончили 10-й класс. Но в большинстве это девушки. «Мужчин» почти не видно, так как осенью прошлого года в армию взяли даже десятиклассников, тех, кому исполнилось 18 лет.
Не помню, выступал ли кто из райкома с речами и призывами... Кажется, нет, так как торопились уже сегодня до темноты выяснить, какие и где имеются в домах подвалы, которые можно быстро превратить в бомбоубежища. Поступили сообщения, что немецкие самолеты уже бомбили находившуюся в 25 км от Балты железнодорожную станцию Котовск (на главном пути Одесса-Киев-Москва). Никаких других сведений, даже из Одессы, не было. Железнодорожную станцию Балта, в 7 км от города (на пути Одесса-Харьков), пока якобы не бомбили.
Всех распределили по улицам. Мне достались 1, 2 и 3-я Сенянские улицы. Но и без осмотра домов мне было ясно, что серьезных убежищ, каких-либо прочных подвалов там нет. Ведь почти все дома, как и тот, в котором жил я, построены в лучшем случае из глинобитных кирпичей, а чаще всего это деревянный каркас, покрытый толстыми ивовыми плетеными ветвями, обмазанными слоями глины. Только в нескольких кирпичных домах были заброшенные сырые подвалы, которые, как нам казалось, можно было использовать под бомбоубежища. [14] Вот эти подвалы наша группа школьников в течение двух-трех дней очищала, проветривала, устанавливала деревянные лавки.
А над городом высоко в небе уже раздавался приглушенный гул немецких самолетов. Особенно угрожающим был прерывистый рев самолета с двумя фюзеляжами, которого мы прозвали «рамой». Да и позже все их так называли.
Иногда откуда-то появлялись красноармейцы с длинными старыми винтовками. Прислонившись к стене и прикрываясь козырьком низкой крыши нашего домишки, они целились в высоко летящий самолет и стреляли. Никакой другой противовоздушной обороны не было. А какую угрозу представляла для летящего на высоте полутора или двух тысяч метров стрельба из обычной винтовки?!
Кроме небольшой по составу военной комендатуры, никаких воинских частей в городе не осталось. Уже 22 июня расположенный на северной окраине Балты пехотный полк ушел в сторону Молдавии, до которой было менее 50 км. Всю охрану города составляли несколько милиционеров. А такая охрана, как стало ясно, нужна была с первых дней, так как по ночам за городом, в небольших окрестных лесах с немецких самолетов сбрасывались парашютисты-диверсанты.
К концу недели был сформирован истребительный батальон, состоявший в основном из молодых ребят, главным образом нас — старшеклассников. Батальон не был вооружен, если не считать нескольких учебных винтовок, взятых из школьных тиров и из городского общества ОСОАВИАХИМ, да наганов у милиционеров, возглавлявших отдельные отряды, которые входили в истребительный батальон.
Утром каждый отряд направлялся за пределы города в отведенные заранее места. Прочесывали в поле уже высокие к тому времени посадки кукурузы, виноградники, маленькие рощи, кустарники. Иногда находили брошенные парашютистами вещи [15] и даже парашюты. Но самих разведчиков-диверсантов (во всяком случае отряду, в котором был я) обнаружить и захватить не удавалось. Хотя об их действиях сообщали многие люди, приезжавшие с железнодорожной станции Балта, которые были свидетелями пожаров и взрывов на железнодорожных путях.
Тревожные сообщения о продвижении немецких войск в Западной Украине и Белоруссии всех настораживали, но ритм жизни в городе особенно не нарушался: так же работали мелкие предприятия, по обычным базарным дням (в среду и воскресенье) шумел знаменитый своим изобилием, особенно летом, балтский рынок. Я не помню, чтобы стояли очереди за продуктами в два небольших гастронома и продуктовые лавчонки. Город привык питаться с базара. Что касается нашего семейства, то, живя от зарплаты до зарплаты, мы все равно не могли делать какие-то запасы.
Но главное — мы были в полном неведении относительно ближайшего будущего. И уж во всяком случае не представляли себе возможности все бросить и куда-то бежать.
Вскоре, однако, такие мысли появились, когда в первых числах июля все население города, и стар, и млад, были призваны со своими примитивными домашними лопатами (у нас дома их вообще не было) на земляные работы у западных окраин города.
Более двух недель под палящим июльским южным солнцем мы копали широкий и глубокий ров, который должен был стать препятствием на пути немецких войск, прежде всего их танков. Как стало очевидным в последних числах июля, вся эта тяжелая работа нескольких тысяч балтян оказалась совершенно напрасной — немцы вошли в город... с востока, обойдя его совсем с другого направления.
Уже к середине июля над городом все чаще стали проноситься немецкие самолеты, обстреливавшие проезжавшие через Балту машины с ранеными солдатами. Иногда за городом раздавались [16] взрывы бомб. Ровно через месяц после начала войны, 22 июля, в полдень город подвергся жестокой бомбардировке. Я стоял у себя во дворе и видел, как на центр города (примерно, в полутора километрах) одна за другой падали бомбы. Грохот, дым, звон разбивающихся окон, хотя и заклеенных бумагой крест-накрест. О наших глиняных бомбоубежищах никто не успел даже подумать.
Наступило какое-то оцепенение. И если до сих пор и бомбоубежища, и противотанковый ров, и истребительный батальон, и даже глухой рев высоко пролетавших немецких самолетов — все это представлялось чем-то временным, которое уйдет и снова наступит покой, не будет никакой угрозы, то теперь, когда на соседних улицах горели дома, а по узким переулкам бежали обезумевшие от страха люди, только что бывшие на месте взорвавшихся бомб, — теперь война стала реальной, физически ощутимой.
Ближе к вечеру еще один налет вдоль протянувшейся с запада на восток через весь город улицы Котовского. Бомбы падают рядом, на соседнюю Уваровскую улицу. Разрушена и горит швейная фабрика, огонь охватил новый, только что построенный гастроном.
Я узнаю об этом от пробегающих мимо нашего дома знакомых ребят. Некоторые из них несут какие-то мешки. Говорят, в городе (так мы называли центральные улицы) народ разбивает уцелевшие магазины и разбирает все, что только можно, главным образом сахар, муку, крупы и другие продукты. Никто их не останавливает. Милиции нет.
Вскоре становится известным, что в городе вообще нет никакой власти. Еще ночью на грузовиках уехали все работники райкома партии, горсовета, милиции и другое начальство. Оказалось, что еще неделю назад были тайно вывезены семьи всего городского руководства.
А ведь всего за несколько дней до этого на вопрос сотрудников детской поликлиники, где работала [17] моя мама, что делать, городское начальство угрожающе заявляло: «Не паниковать! Паникеров арестовывать».
Так, ровно через месяц после начала войны небольшой провинциальный городок Балта (но все же центр довольно крупного района) оказался брошенным на произвол судьбы. А его 14 тыс. жителей недоумевали, откуда могут появиться немецкие войска и куда бежать от них, где скрыться. Всем казалось, что спасенье на востоке — за Бутом.
С наступлением ночи толпы жителей стали покидать город.
Закрыв на маленькие крючки внутренние деревянные ставни окон, почти все стекла из которых были выбиты во время налетов, заперев на небольшой навесной замок единственную дверь, я, мама и две ее сестры — Нюра и Женя двинулись в общей толпе сначала по Уваровской улице, а затем по Котовской — на восток. [18]
Бегство
Почему-то отчетливо запечатлелись все обстоятельства этого бегства. Хотя многие другие, менее отдаленные события стерлись из памяти. Никаких сборов не было. Мы ушли, в чем были. Почти машинально мама взяла маленький картонный чемодан, бросила в него какие-то вещи. Сверху положила белый, кем-то подаренный, шерстяной платок. И все. Никаких сумок. Никаких продуктов.
Казалось, что нельзя тратить ни одной минуты. Будто нас ждет поезд, который может уйти четко по расписанию, оставив нас на перроне.
Вышли с нашей Сенянской улицы, повернули налево по Уваровской, миновали мамину поликлинику, дом пионеров, перешли мост через речку Кодыма. Запах гари, дым. Справа полуразрушенная швейная фабрика. Поворот направо — и вот она дорога на восток. Приведет ли она нас к спасению? Как раз на этом повороте, у разбитых витрин гастронома в темноте копошились какие-то люди, которые вытаскивали что-то из магазина: то ли весы, то ли какие-то столы. Значит, не все бегут из города. Кто-то остается...
Большими и малыми группами народ движется по Котовской в сторону к деревне Бендзари. Приглушенный гул сотен голосов. Плач детей. Скрип каких-то тележек, колясок, наполненных быстро собранными вещами.
Много знакомых лиц. Но в основном это, как и мы, балтская беднота. Те, кто были побогаче, располагали [19] деньгами, смогли купить повозки с лошадьми и уехать заранее. Кое-кто договаривался за деньги с крестьянами из ближайших сел, и те отвозили их подальше, на восток. Узнал я об этом уже после окончания войны и демобилизации из армии, когда вернулся домой.
А сейчас мы движемся в общем потоке навстречу неизвестности. Вот и первая деревня — Бендзари. Уже глубокая ночь. Но окна многих домов светятся тусклыми огнями керосиновых ламп или свечей. На улице у некоторых ворот стоят крестьяне, в основном женщины. Они молчат или, вздыхая, спрашивают: «Куды ж вы идэтэ?».
Что им ответить? Мы и сами не знаем, куда идем, хотя надеемся, что удастся уйти подальше на восток, спастись от вражеского нашествия. Изредка останавливаемся, просим попить воды. Затем снова идем.
Уже на подходе к следующей деревне — Гольма — обессиленные, особенно мои три женщины, падаем на траву у обочины дороги. Но долго отдыхать себе не позволяем. Встаем и движемся дальше. Толпа народа поредела. Идут разрозненные группы. Кто покрепче — побыстрее. Остальные, особенно старики и дети, медленно плетутся, часто останавливаясь.
Тетя Нюра вспоминает, что где-то здесь, за Гольмой поворот налево к деревне Плоское. Там живет ее бывшая пациентка, приезжавшая в Балту лечиться в городской поликлинике. Может остановиться у нее? Передохнуть?
Уже давно наступило утро. Поднялось солнце. Все труднее и труднее идти по пыльной дороге. Я, единственный мужчина в нашем «квартете», чувствую, что без передышки нам дальше дороги не осилить. Да к тому же, словно, начав «рабочий день», высоко в небе появились «рамы». И хотя они летят на большой высоте, тетя Нюра, пугающаяся всего и вся, со слезами на глазах умоляет меня не смотреть на самолеты, будто оттуда нас увидят и будут бомбить. [20]
Чуть позже появляется реальная опасность. Немецкие самолеты пролетают гораздо ниже. Впереди слышится стрельба и взрывы. По всей вероятности, они догнали недавно проехавшие на восток две полуторки с красноармейцами.
После недолгих размышлений, выяснив, где находится деревня Плоское, мы, свернув с главной дороги, по указанной нам двумя местными женщинами тропе пошли через кукурузное поле и довольно скоро спустились в узкую долину, почти овраг, вдоль которого протянулась деревня Плоское, всего с одной улицей.
Через несколько минут мы входили во двор тех, фамилию которых назвала тетя Нюра. Я не назову ни фамилии, ни имен приютивших нас людей, но на всю жизнь запомнились обстоятельства двухдневного пребывания в их доме.
Со слезами на глазах встретила нас хозяйка, а затем ее муж и дочь (кажется Мария). Грязные, покрытые черноземной пылью, измученные долгой дорогой, мы, очевидно, ужасно выглядели. Поэтому прежде всего нам дали возможность помыться, потом покормили, напоили.
Чистая украинская сельская изба, с земляным полом, густо устланным душистым сеном с запахом горькой полыни, маленькие окошки, полузакрытые белыми занавесками, такие же белые рушники на стенах — все это как будто оживило нас. Появилась надежда, что, вот, мы отдохнем и пойдем дальше, дойдем до Буга, а там... Что ждало нас там, мы не знали.
Но эта передышка оказалась очень краткой. Сейчас я вновь и вновь задаю себе вопрос: почему так явственно всплывают те страшные для нас события одного дня, даже нескольких часов, а многое другое, не менее драматическое, ушло из памяти?
Совершенно неожиданно взревели какие-то моторы и по улице в клубах пыли промчались мотоциклы. Так же внезапно остановились несколько мотоциклов с колясками. Выбежав из хаты, мы увидели [21] у ворот солдат в серой форме — это были немцы. Один из них направился к нам, держа за ремень опущенную вниз каску, и гортанным голосом громко прокричал: «яйка, яйка».
Хозяйка бросилась в дом и вынесла миску с яйцами. Немец переложил их в каску и, что-то прокричав, удалился. Мотоциклы отъехали от ворот. Ошеломленные мы молча стояли во дворе.
И вдруг, не прошло и нескольких минут, послышался близкий гул мотора низко летящего самолета. Буквально задевая за верхушки деревьев, прямо над нашей хатой пронесся тупоносый истребитель с красными звездами на крыльях. Это был первый наш самолет, который я увидел с начала войны. Над Балтой пролетали только немецкие самолеты.
Наступила тишина, а затем почти в одно мгновенье взревели моторы всех мотоциклов, стоявших вдоль улицы. А еще через минуту все они стремительно покинули деревню.
Ошеломленные этим внезапным появлением немцев, а затем нашего истребителя, мы вошли в хату и молча уселись на лавки. Не помню, как долго длилось это оцепенение — минут двадцать, а может, и более.
Не знаю почему, но хозяин нашего дома по каким-то соображениям вдруг сказал, чтобы мы спускались по тропинке в овраг, пониже огорода и сада, примыкавших к подворью. Это было примерно в 100–150 м от хаты. Хозяйка вывела из хлева корову и тоже спустилась к нам в заросший кустарником овраг. Корову привязали к дереву. Здесь же рядом на земле под кустами уселись и мы, как будто надеясь, что кустарники будут нам защитой.
Так мы просидели, наверное, с полчаса. Хозяин решил, что немцы больше не появятся и можно возвращаться в хату. Очень хотелось пить. Наступила самая жаркая пора июльского дня. Но как только мы, войдя в дом, собрались попить, совсем рядом, казалось у самого входа, загрохотали взрывы. Мы [22] упали на земляной пол, на нас посыпались осколки выбитых оконных стекол.
Дверь дома была открыта, и в хату как будто ворвался вихрь горячего воздуха и пыли. Грохот взрывов прекратился, и только тогда мы услышали удаляющийся гул самолетов, которые только что сбросили на нас бомбы. Мы поняли, что это наши самолеты (очевидно, по указке пролетевшего ранее истребителя) бомбили деревню, где, как они рассчитывали, остановился немецкий мотоциклетный десант.
К счастью, разбитыми стеклами окон никто из нас серьезно не был поранен. Хозяйка, как бы предчувствуя беду, спустилась бегом в овраг, и мы услышали оттуда ее громкий плач. Две бомбы упали рядом с коровой, буквально разорвав ее на куски.
Мама и обе мои тети не могли вымолвить ни слова, опустились на землю, нервно дрожали от всего перенесенного. Я отчетливо представил себе, что было бы с нами, если бы мы остались еще на несколько минут в овраге рядом с коровой.
Когда немцы бомбили Балту накануне днем, я не ощутил происходящее как что-то реально опасное, угрожающее моей жизни, хотя и слышал грохот взрывов, видел дым пожарищ. Но сейчас, когда бомбы падали в нескольких десятках метров от нас, когда перед глазами были разбросанные на земле и висящие на ветвях дерева кровоточащие куски мяса, я впервые почувствовал ужас происходившего и впервые подумал, что эта война может уничтожить и тебя, и твоих близких. Подумал и о том, что в самом начале войны мы могли погибнуть от «своих» же бомб.
От соседей по деревне хозяин узнал, что несколько домов разрушены, кто-то ранен, но погибших нет. Самолеты сбросили бомбы вдоль заросшего оврага: очевидно, летчики считали, что немцы расположились именно там.
Напуганные всем происшедшим, мы к концу дня спустились в подвал недалеко от дома, опасаясь, [23] что налет может повториться и ночью. Но в течение всей ночи высоко в небе изредка слышался прерывистый гул немецких бомбардировщиков, да где-то вдали вдруг в воздухе загоралась немецкая «лампа», долго висящая в небе и освещающая все окрестности.
Ранним утром, после бессонной ночи, мы все же приняли решение двинуться дальше, на восток. Появление немцев в деревне нельзя было понять, так как никаких боев вблизи не было. Значит, это какой-то небольшой десант, думал я.
Распростившись с приютившими нас людьми и поблагодарив за хлеб и другую еду, которой они нас снабдили в путь, мы по уже знакомой тропе вскоре вышли на сельскую дорогу, ведущую к Бугу.
Шли одни. Очевидно, основная волна беженцев из Балты уже нас обогнала или рассредоточилась по другим каким-то направлениям.
Сзади послышался шум приближающейся машины. Это была, как нам показалось, пустая полуторка. Я поднял руку. Машина остановилась. В кабине с водителем сидел лейтенант (у него было два кубика на петлицах), а в кузове еще два красноармейца. Ничего не спрашивая, лейтенант показал рукой на кузов машины, и мы (откуда взялись силы у моих женщин) с помощью солдат буквально свалились в кузов. Машина тронулась по пыльной дороге. Не веря своему счастью, мы смотрели друг на друга, считая, что спасены, что теперь-то доберемся до заветного Буга.
Но радость наша оказалась преждевременной. Сидевшие рядом солдаты вдруг застучали руками по кабине — сзади довольно низко над дорогой нас настигали два самолета. Машина резко остановилась. Солдаты, а за ними и мы бросились в сторону от дороги, в заросли кукурузы. Самолеты, а это были немецкие, пролетели над машиной, но вскоре мы опять услышали стрельбу вдоль дороги, а затем и взрывы.
Поняв, что самолеты улетели, мы через несколько минут выбрались из кукурузных зарослей [24] на дорогу и увидели впереди столб пыли от удаляющейся полуторки. Солдаты нас бросили.
Стало ужасно тяжело, не столько от вновь пережитого страха, сколько от потери такой явной возможности поскорее добраться до места, где нас, как нам казалось, ждет спасение.
С трудом пытаюсь вспомнить, что было в последующие два-три дня. Мы несколько раз сворачивали с основной дороги — так нам советовали крестьяне, встречавшиеся на пути и утверждавшие, что «напрямки» будет быстрее. Но быстрее не получалось. Где-то ночевали в сарае, на сене, куда пускали. Где-то лежали в траве, отдыхая от тяжелого пути по пыльной и, казалось, раскаленной от солнца дороги. Стояли последние дни июля 1941 г.
Не знаю, в какой по счету день, вернее вечер, мы вошли в большую деревню Кривое Озеро. Дойдя до середины деревни, где улица была очень широкой, мы попросились в первый попавшийся дом. Нас впустили, но не в дом, а в отдельно стоящее во дворе какое-то строение. Взяв с разрешения хозяйки немного сена, разбросанного во дворе на просушку, положил его на земляной пол. Обессиленные мы упали на сено и заснули.
Проснулся я от какого-то гула, несшегося с улицы. Было раннее утро. Солнце еще не взошло. Вышел во двор. Гул стал более отчетливым. Подойдя к плетеному низкому забору, увидел на противоположной стороне площади (это была все же площадь, а не широкая улица, как нам показалось вечером) множество солдат в светлой защитной форме. Наши, обрадовался я. Но, присмотревшись, обратил внимание на необычные шапки на головах солдат, а затем услышал и нерусскую речь. Это были румыны.
Потрясенные, мы вышли за ворота. Со всех прилегающих улиц солдаты сгоняли на площадь людей. Это оказались балтские беженцы, большинству из которых так и не удалось переправиться за Буг, хотя оставалось не так уж много еще пройти. [25]
Вскоре и мы очутились в этой толпе. Крики солдат, орудовавших прикладами, плач детей — все это сливалось в человеческий гул, разбудивший меня на рассвете.
Оттесненные к стенам домов люди стояли на площади, ожидая своей участи. И тут началась дикая вакханалия, массовый грабеж. Солдаты вырывали из рук сумки, узлы, все, что несли несчастные беглецы. Сопровождалось это дикими побоями, громкой руганью на непонятном нам языке. Когда дошла очередь до нас, один из солдат вырвал из маминых рук нашу единственную ношу — небольшой картонный чемодан, тут же его открыл, забрал лежавший сверху белый шерстяной платок и еще какие-то вещи. Чемодан отбросил в сторону. Другой солдат в это время рылся в отнятой у тети Жени сумочке. Вдруг его лицо исказилось, раздался громкий крик. Оттолкнув ее к стене дома он стал снимать висевшую на плече винтовку.
В руках у солдата было несколько облигаций госзайма, на каждой из которых, как мне помнится, были портреты Ленина и Сталина. Не знаю, что померещилось солдату, оравшему одно слово: «коммуниста, коммуниста». Я бросился к нему, пытался что-то объяснить, но он отшвырнул меня. Вспомнив французское слово «ляржант» (деньги), стал ему его твердить, но безрезультатно. И тут я увидел стоявшего рядом, судя по форме, румынского офицера, и, обратившись к нему, тоже повторял «ляржант», надеясь, что он поймет. Офицер взял у солдата облигации, что-то сказал ему, тот сунул их в карман и, швырнув тете Жене ее сумочку, махнул нам рукой, чтобы мы отошли в сторону, где уже стояли мои ограбленные земляки-балтяне.
Когда грабеж окончился, кто-то из румын на русском языке несколько раз прокричал, что всем жителям Балты разрешается вернуться домой. Некоторых из мужчин задержали, выделив в отдельную группу, которая стояла посреди площади. Всех других солдаты погнали по улице, ведущей из запомнившегося [26] всем нам Кривого Озера. Началось тяжелое возвращение.
Через много, много лет, знакомясь с историей начального периода Отечественной войны, с деталями военных событий, разворачивавшихся совсем недалеко от Кривого Озера, я понял, что наше бегство с самого начала было обречено на неудачу. Дело в том, что как раз в том месте, куда мы так стремились и куда не успели дойти, именно в последнюю неделю июля 1941 г. происходило кровопролитное сражение двух советских армий с окружившими их прорвавшимися с запада немецкими и румынскими войсками. К сожалению, ни в советских, ни тем более в современных исторических исследованиях нет (да, очевидно, и не будет) описания трагических дней конца июля — начала августа 1941 г., в течение которых эти армии сдерживали продвижение на восток во многом превосходивших их сил противника.
Константин Симонов не зря сокрушался, что начальный период войны, и особенно военные действия на Юго-Западном фронте (в том числе и на берегах Буга в районе Первомайска — в 50 км от Кривого Озера) так и не получили объективного освещения в трудах историков. Правда, позже некоторые из них отмечали, что упомянутое сражение было первым крупным сражением в ходе Отечественной войны.
Пожалуй, единственным, более или менее полным свидетельством тех июльских событий являются воспоминания Евгения Долматовского. Будучи корреспондентом армейской газеты, он участвовал в боях, попал в плен, откуда бежал. Всю жизнь собирал сведения о судьбах участников боев в районе между Уманью и Первомайском.
Не могу не привести хотя бы некоторые из свидетельств Е. Долматовского о боях в тех местах, куда мы, беженцы из Балты, так стремились побыстрее добраться. «Самые кровопролитные бои произошли на этом участке фронта в последнюю неделю [27] июля и в начале августа, уже в полнейшем окружении». Речь идет о 6-й и 12-й армиях. «Дивизии и полки буквально кочевали из окружения в окружение, продолжая отчаянно сражаться на свой страх и риск».
А вот еще одна краткая, без каких-либо объяснений причин трагедии двух армий констатация во втором томе «Истории Великой Отечественной войны»: «Окруженные войска вели героическую борьбу до 7 августа, а отдельные отряды — до 13 августа, пока не иссякли возможности сопротивления».
Конечно, тогда (да и позже) мы, балтские беженцы, ничего этого не знали. Нам казалось, что война ограничится приграничными боями, а затем наступит наша победа. Но здесь, почти дойдя до Буга, испытав страх от бомбардировок и первое унижение от вражеских солдат (увы, и страха и унижений впереди нас ожидало немало), я и мои спутницы с горечью сетовали на выпавшую долю. Но ведь это была доля миллионов людей.
Почему в начале 40-х годов XX в., в самом начале войны миллионы моих соотечественников были обречены на смерть и страдания? Почему произошла эта огромная национальная катастрофа? Неужели нельзя было ее предусмотреть и предотвратить? Кто повинен в этом? Неужели все определило только вероломство германского лидера, с которым был заключен пакт о ненападении?
Конечно, ни тогда, ни позже ответа на эти вопросы не знал не только я, но и большинство людей моей страны. К сожалению, как историк, я вынужден и сегодня, через многие десятилетия, признать, что полного и объективного ответа на этот вопрос XX в. пока не дано.
Автор: Baltyanin 13.2.2013, 8:52
Возвращение
Дорога в Балту оказалась еще более продолжительной и физически более тяжелой, чем наше бегство из города. Выйдя из Кривого Озера по другой дороге, не по той, по которой пришли сюда, мы долго не могли прийти в себя. В первую же деревню, к которой мы подошли (а шли ведь сотни людей) нас не пустили немецкие солдаты. Вся деревня была занята ими. Пришлось обходить ее через поле, а затем снова выбираться на дорогу.
Постепенно толпа беженцев рассредоточилась на отдельные небольшие группы. Стояла жара. Очень хотелось пить. Но в селах, через которые мы следовали, почти во всех дворах располагались немцы, и при первых же наших попытках попросить у крестьян воды они злобными криками нас прогоняли. Только иногда у стоявших в стороне колодцев-»журавлей» с длинными жердями удавалось попить. Чем мы питались и ели ли вообще что-нибудь за эти дни тяжелого пути, я не помню. Ночевали в сараях, куда нас четверых пускали хозяева, да в пустом загоне для скота.
Как-то вечером тетю Нюру узнала одна из ее пациенток и дала какой-то еды. В дом не пустила, так как там были немцы. Судя по всему, они были уже здесь не один день. Так что и Балта, вероятно, уже в последние дни июля была ими занята.
Наконец, мы снова оказались на дороге, по которой уходили из города. К концу дня, а было уже 1 августа, вошли в Балту. И вот здесь случилось что-то до [29] сих пор для меня непонятное: столь же быстро, как мы в ночь на 23-е июля уходили из дома, почти бегом направились к своей Сенянской улице. Видим, как какие-то молодые парни и мальчишки тащат мебель и разную домашнюю утварь. Насколько могли мои уставшие женщины, да и я сам, вбежали в свой двор. Слева, в соседнем доме моего школьного учители открыты двери и окна. Именно оттуда и выносили всякие вещи. И вдруг я слышу обращенный ко мне голос: «Эй, Орлик, малюй крест, тут будет гетто».С улицы к нам подходит Ванька М. (не стану называть его фамилию, вдруг эти воспоминания попадут в руки его внуков или правнуков) — так все его называли в школе. Он был классом старше меня, а по возрасту и того более. Когда он приблизился, я увидел у него на левом рукаве пиджака широкую белую повязку, на которой выделялась синяя печать со свастикой в центре и надпись латинским шрифтом «полицай» и еще что-то.
Мама и обе мои тети стояли у входа в нашу квартиру. Дрожащими руками мама открывала сохранившимся у нее в сумочке ключом маленький навесной замочек, который мы повесили, уходя из дома. Внутренние ставни в окнах были закрыты. Значит, никто еще здесь не побывал за время нашего отсутствия. А за забором стояли мальчишки, которые еще две-три минуты назад были готовы ринуться и на нашу квартиру.
Очевидно, наше появление и стоявший рядом полицейский заставили их удалиться. Хотя до этого Ванька М., очевидно, не сдерживал молодых грабителей.
Полицай ушел. «Не открывайте ставни!», — глухим взволнованным голосом сказала мама и бросилась на колени перед нижним ящиком нашего старенького комода. И только тут я и обе мои тети поняли маму, а главное, отчетливо почувствовали угрозу, которая нависла над нами. Что ожидало нас, если бы мы не появились дома еще буквально одну минуту? [30]
Дрожащими руками мама вытащила из комода защитную шерстяную офицерскую гимнастерку с красными петлицами, на которых блестели по две темно-красные эмалевые шпалы. Затем офицерские галифе. Потом офицерский зимний шлем с большой красной звездой. Полный комплект обмундирования командира Красной Армии.
Все эти вещи еще в конце зимы прислал из Москвы мамин брат — дядя Шура, инженер химических войск. Побывав в начале года у нас в Балте и увидав мою одежонку, он прислал мне комплект своего обмундирования с тем, чтобы мама перешила его для меня. Но у нее руки не дошли до этого, а потом началась война, и я, и мама забыли о дядином подарке.
Да, это были уже не облигации, за которые румынский солдат ставил к стенке тетю Женю. Что ждало нас всех, если бы завтра немцы или румыны, или тот же Ванька М. обнаружили у нас одежду советского командира?
Взяв ножницы и нож, мы с мамой быстро срезали петлицы со шпалами, разрезали командирский шлем со звездой. Все это глубоко закопали за домом. Мама распорола по швам гимнастерку и брюки и тут же решила их покрасить в черный цвет. Благо пакеты с краской для ткани у нас были. Вообще, в те бедные времена мы часто вынуждены были перекрашивать либо перелицовывать выгоревшие и потускневшие вещи из нашего скудного гардероба.
К счастью, на недавно построенной нашим хозяином дома маленькой террасе оказались два ведра воды, принесенной мною еще до нашего бегства. На старый керосиновый примус мама поставила ведро с водой, положив туда два пакета черной краски и куски материала от разрезанного обмундирования старшего офицера Красной Армии.
А в это время, уже в темноте, я, найдя в шкафу небольшую коробку с оставшимися после покраски окон белилами, полузасохшей кистью выводил [31] на наружной стене входной двери на террасу большой белый православный крест. Я явно перестарался, крест получился более метра в высоту. Но зато он был хорошо виден даже с улицы, так как дом стоял в глубине двора.
Довольно часто он спасал нас от многих неприятностей и угроз. Но об этом позже. А сейчас, усталые и взволнованные, мы как бы забыли обо всем, что происходило за стенами нашего дома. Мы были в своей старой квартире, которая как будто могла защитить от того большого несчастья, которое обрушилось на нас.
Утолить голод было нечем. Никаких продуктов в доме не было. Но во всей квартире стоял густой запах клубники. Еще накануне налетов мама сварила клубничное варенье. Оно стояло на столе в большом глиняном крестьянском кувшине, даже незакрытое. Вскипятив чай, мы съели чуть не по полному блюдцу варенья и улеглись спать. Так завершилось наше возвращение домой.
Что ждало нас завтра и во все последующее время? [32]
Оккупационный режим
Очень трудно (и откровенно говоря — тяжело) вспоминать, а тем более описывать свою жизнь за 2 года и 8 месяцев оккупации. 32 месяца физических и моральных страданий, страха, угрозы жизни, сначала полной неведомости и безнадежности, а потом неизвестно откуда взявшейся надежды на что-то более определенное, на выход из казавшегося тупика. Но это потом, позже. А сейчас, в первые дни после возвращения в Балту мы были тяжело подавлены всем происходившим.
Как выяснилось, город был занят немецкими и румынскими войсками за два дня до нашего прихода. Говорили, что на северо-восточной окраине несколько дней шли бои, и часть города дважды переходила из рук в руки. Тем не менее в день нашего возвращения уже была не только немецкая военная комендатура, но и быстро сформированная полиция из местных городских и сельских, в основном молодых парней, вроде Ваньки М.
Грабеж города все еще продолжался. На другой день утром к нам в квартиру вторглись два румынских вооруженных солдата, которые, бесцеремонно выгнав нас во двор, вошли в дом. Через разбитые окна я видел, как они открывали ящики комода. Один из них вытащил из ящика буфета ложки, ножи и вилки. Отобрал некоторые понравившиеся ему, а остальные швырнул обратно. Поняв, что здесь нечем поживиться, они вскоре ушли. Так повторялось несколько раз в течение [33] первых дней. Немцы проходили мимо, что-то говорили, глядя на большой белый крест на двери, но не входили.
Когда утром я взял ведро и пошел в соседний двор к колодцу, то увидел (а вернее, сначала услышал громкий говор и смех) большую группу веселившихся солдат в форме, непохожей ни на немецкую, ни на румынскую. Оказалось, что это итальянцы. Тут же стояла походная кухня, от которой вкусно пахло томатом. Несколько знакомых мне ребятишек с соседней Садовой улицы стояли с кастрюльками и мисками, куда молодой солдат наливал им остатки солдатского завтрака.
Еще через несколько дней, когда я в поисках еды рискнул зайти на близко расположенный от нашего дома базар, увидел, что всю площадь занимала толпа вооруженных солдат уже в другой форме. Слышалась совершенно незнакомая мне речь. Это был венгерский батальон. Так в Балте была представлена почти вся гитлеровская коалиция.
Вскоре на всех улицах на стенах домов появились угрожающие распоряжения (на немецком и русском языках), требующие полного подчинения всем приказам немецкой комендатуры. Строго предупреждалось все население города, что за сокрытие беглых военнопленных и коммунистов последует суровое наказание, вплоть до расстрела. Такая же угроза распространялась на тех, кто будет помогать евреям либо прятать их у себя.
Вот здесь я и должен сказать о драматической для моего городка особой ситуации. Дело в том, что из примерно 14 тыс. населения Балты почти половину составляли евреи. Исторически так сложилось, что с царских времен здесь была «зона оседлости» для евреев, большинство которых (в отличие от Одессы) составляла беднота, нищенское существование которой образно описал Шолом-Алейхем, по рассказам старожилов, взявший многие персонажи своих повестей из балтской жизни. Большинство из них проживали на трех улицах, носивших [34] одно и то же название — Сенянская, но различавшихся по номерам: 1, 2 и 3-я. И еще одна улица — Кузнечная, где также преобладало еврейское население. Вот эти четыре улицы и были определены в качестве территории гетто. Никаких оград или проволочных заграждений не было установлено. Но выходить за пределы гетто евреям было строго запрещено.
Были на этих улицах также дома русских и украинцев, которые, как и я, должны были крестом выделить себя из общей массы домов.
С первых же дней оккупации повсюду были расклеены грозные предупреждения. Распоряжения немецкой военной комендатуры, регламентировавшие поведение горожан, были отнюдь не простыми угрозами. Стало известно, что на южной окраине города, за старым кладбищем, немцы расстреляли более ста человек. Там были и пойманные бежавшие военнопленные, и коммунисты из соседних сел, и многие евреи. Назывались и некоторые знакомые фамилии, в том числе и семидесятилетняя врач из поликлиники, где работала моя тетя. Многие балтяне, среди них и некоторые мои одноклассники, уехали на отдых в Одессу еще до начала войны. Вернуться домой смогли не все. И, как я узнал позже, многие погибли в поселке Беляевке под Одессой, где немцы учинили массовые расстрелы.
Хотя Балта была расположена в 7 км от железной дороги, тем не менее она почему-то стала своего рода транзитным пунктом для немецких, румынских, итальянских войск, направлявшихся на фронт. Солдаты заполонили весь город. Местное население либо уплотняли, либо просто выгоняли. Всюду на улицах были патрули немецкой комендатуры.
Только к концу августа этот поток сократился, а затем и немцев стало заметно меньше. Осталась группа комендатуры в центре города, да в моей родной школе обосновался немецкий госпиталь. [35]
Школа находилась недалеко от нашего жилья, и я с грустью наблюдал, как из нее все выбрасывалось во двор. Особенно жалко было выброшенной со второго этажа прямо под окна довольно большой библиотеки. А затем на гору книг с третьего этажа было выкинуто оборудование химического кабинета — всякие жидкости, препараты, кислоты, какие-то красящие химикаты. А тут еще прошел сильный дождь, и моя любимая библиотека превратилась в цветное бумажное месиво.
Вокруг школы ходил часовой, подвозили раненых, выбегали санитары и солдаты. И все же я, преодолевая страх, когда часовой находился с противоположной стороны здания, пробирался с соседнего двора к горе книг и по несколько штук уносил с собой. Как-то часовой заметил меня, но я жестами попросил разрешения взять книги. Он подошел поближе, даже посмотрел, какие из них я выбираю. Но увидав на первых страницах портреты авторов (а это были Толстой, Шевченко, Леся Украинка, Пушкин и другие, которых он, конечно, не знал, но они не напоминали ни Ленина, ни Сталина), он махнул рукой и разрешил взять несколько отобранных книг. Так повторилось еще несколько раз.
Дома во дворе я раскладывал спасенные книги, сушил их на солнце. И хотя они были изувечены и окрашены всякими красками, но читать их было можно. Так я обеспечил себе «духовную пищу» на долгое время.
Кстати, когда после освобождения Балты я ушел на фронт, все эти мои «больные» книги мама вернула в школу. А когда после окончания войны и демобилизации вновь оказался в школе, куда меня директор Николай Иванович Михайлов принял «условно» на месяц, как «пропустившего» девятый класс, то как старых друзей обнаружил спасенных мною «пациентов». Там они были еще очень долго. Сохранились ли они, спустя столько лет? Вот такая история моей школьной библиотеки. Я не мог не [36] рассказать ее, вспоминая первые дни немецкой оккупации.
В один из дней конца августа по всему городу были расклеены большие объявления на русском и румынском языках. Это был декрет об установлении румынской администрации на всей территории между Днестром и Бугом, которая получила название «Транснистрия». Судя по декрету, все эти земли, включая Одессу, которая не сдавалась еще до середины октября, отходили к Румынии. В декрете были столь же грозные предупреждения относительно полного подчинения населения румынским властям, как и в немецких распоряжениях.
В городе появилось много высоких военных чинов, а также гражданских лиц, приехавших из Румынии. Это были чиновники румынской администрации. Балта стала центром крупного уезда, в который вошли прилегающие районы. Большое здание 1-й украинской школы (старой гимназии дореволюционных времен) заняла администрация уезда — префектура. В здании бывшего райкома партии разместилась городская управа — примерия, по соседству — румынская жандармерия во главе со ставшим впоследствии известным своей жестокостью Николаем Парапаном (выходцем из Бессарабии) и полиция, которой управлял местный молдованин Цуркан.
Вскоре вышли указы городской управы об обязательном участии всего населения в выполнении «трудовой повинности». Она была введена для всех жителей в возрасте от 16 до 60 лет. За уклонение грозило заключение в концентрационный лагерь. Это совпало с появлением слухов о вывозе в Румынию на работу молодых людей. Правда, из Балты пока никого не отправляли. Но приезжавшие из окрестных сел знакомые сообщали о насильственном угоне жителей из некоторых поселков севернее Балты.
Поэтому каждый раз, когда местные полицейские в сопровождении вооруженных румынских [37] солдат проходили по домам и забирали молодых ребят, каждый со страхом ожидал возможной отправки в Румынию. Но пока все ограничивалось полевыми работами по уборке кукурузы и свеклы на загородных полях.
Часто бывало так, что в одной «бригаде» оказывались ребята из моей школы, а то и одноклассники. Тогда становилось и легче, и даже веселее.
Помню один такой осенний день, когда под присмотром стоявшего на краю поля солдата мы, чуть не половина бывших двух восьмых классов — «а» и «б» копали и дергали из промокшей после дождя земли белую сахарную свеклу. И вдруг одна из девчонок (жаль, забыл ее имя и фамилию), всегда отличавшаяся своим озорством, громко запела всем известную песню: «На просторах Родины чудесной, закаляясь в битвах и труде...» Мы все на мгновение обмерли, а затем дружно подхватили: «мы сложили радостную песню о великом друге и вожде». Солдат, ничего не понимая, посмотрел на нас и пошел вдоль поля. А мы громко распевали припев, лишь приглушая немного имя вождя.
«Выгоны», как мы их называли, становились довольно частыми не только в поле, но и на другие тяжелые работы, особенно на погрузку отправляемого в Румынию зерна и каких-то станков и оборудования с мебельной фабрики и других мелких предприятий.
Вскоре от работавших на уборке в префектуре я узнал, что все-таки в Румынию готовят отправить и молодых ребят из Балты. И хотя мне еще не исполнилось 16 лет, все же я стал думать, как себя обезопасить. Помог случай. Мой одноклассник Рома Тарасенко устроился чернорабочим на небольшую балтскую электростанцию. Работа там была тяжелая, но все же давала какую-то гарантию, что тебя не тронут. Да к тому же платили мизерную сумму немецких оккупационных марок. Меня взяли чернорабочим только благодаря моей худобе, так как нужно было пролезать в узкую яму и выгребать оттуда [38] стекавшее грязное масло. Взрослый, а тем более широкий в плечах человек туда бы не пролез. Так я стал по утрам, еще затемно отправляться на электростанцию.
Первой проблемой, с которой столкнулись мы сразу после возвращения домой, было отсутствие продуктов. Никаких запасов дома не было. Расположенный недалеко от нас рынок пустовал. Но уже через одну-две недели в город потянулись крестьянки из ближайших сел с корзинами и мешками. Они меняли хлеб, масло, овощи на любые вещи, главным образом одежду.
Вот и пришлось нам из своего бедного гардероба отбирать рубашки, кофты, а также постельное белье и какие-то коврики для обмена на еду, прежде всего хлеб.
Через несколько дней совершенно неожиданно пришла помощь сразу от нескольких знакомых крестьян из соседних двух сел — Сенное и Мироны, где мама и ее сестры каждое лето по месяцу работали в сельских медпунктах. Доброжелательные бывшие пациенты принесли Вере, Нюре и Жене (так они их запросто называли) кто муки, кто крупы, кто хлеба и даже завернутые в капустные листья куски сливочного масла. Правда, по дороге их подчас грабили румынские солдаты, но все же к нам они добирались не совсем с пустыми сумками.
Кто-то из них нуждался в медицинской помощи или совете, но чаще всего они просто хотели облегчить наше существование. Конечно, их поддержка, особенно в первые две-три недели была для нас очень важной, но долгой и постоянной она не могла быть. Хотя эта медицинская «практика» трех сестер-медсестер и впредь не раз выручала нас.
Не могу не вспомнить моего первого и последнего в жизни «предпринимательства». Даже и в тех драматических обстоятельствах вдруг возникали и полукомичные ситуации.
Вплотную к нашему двору примыкало небольшое кирпичное здание, в котором с давних пор (еще [39] с царских времен) находился мыловаренный заводик. Оттуда всегда доносился запах пригоревшего масла или жира. Пробравшись в заборную щель на территорию этой мыловарни, я увидел настежь открытые двери в единственный цех и разбросанные ящики из-под обычного хозяйственного (а другого там не производили) мыла. Увы, поживиться здесь было нечем. Но, заглянув в два железных котла, в которых, очевидно, и варили мыло, я обнаружил на стенках его застывшие слои. Долго каким-то скребком я очищал стенки обоих котлов, а затем набрал почти целое ведро этой густой массы. Из нее-то я с помощью тут же обнаруженного медного пресса и сделал с десяток, а то и более кусков мыла. Удивлению моих женщин не было предела, когда я тем же путем, через забор, перенес их домой.
На другой день, выйдя за пределы гетто на Уваровскую улицу, по которой обычно проходили крестьянки с продуктами на обмен, я быстро обменял несколько кусков мыла на хлеб, кукурузную муку и даже на подсолнечное масло. Остальных кусков хватило еще на несколько обменов.
Проникнув еще раз в заброшенную мыловарню, я обнаружил в железном ящике немного густой массы, похожей на мыло. С помощью пресса из нее невозможно было изготовить куски мыла. Поэтому я слепил несколько кусков вручную и, завернув в бумагу, попытался обменять хоть на какие-то продукты. Но меня крепко обругали те, кому я предлагал это «мыло», заявив, что им стирать нельзя. Вероятно, это была приготовленная для варки мыла жирная смесь, а не само мыло.
Так закончилось мое предпринимательство, хорошо хоть руганью в мой адрес, а не более чувствительными действиями.
Поздней осенью к нашему полуголодному существованию, а подчас и голоду, добавился еще и холод. Осень и начало зимы 1941 г. оказались на редкость суровыми. Дождей и снега не было. Но [40] неожиданно уже в конце октября стали дуть холодные ветры, а затем ударили совсем нехарактерные для наших южных краев морозы.
Сначала на топку пошли все заборы. Потом спилили и несколько довольно чахлых деревьев. Жгли кустарники. Темными вечерами, а то и ночью я пробирался в соседний заброшенный еще до начала войны глиняный домик и выносил оттуда все, что только могло гореть. Затем стал вытягивать с потолка и стен толстые прутья, которые составляли остов дома, сбивал с них глину и по возможности тихо вытаскивал их наружу. Все это было не только физически трудно сделать, но и весьма опасно. По улице часто ходили румынские патрули и открывали стрельбу при любых подозрительных для них шумах. Поэтому после каждого такого рейда дрожащие и плачущие мои мама и обе тети умоляли не ходить больше на этот «промысел».
Но наступала еще более морозная ночь, и я вновь отправлялся за дровами. Оказалось, однако, что не только я там промышлял. Через несколько дней от дома осталось несколько столбов, которые уже нельзя было утащить без помощи пилы и топора. Но это уже практически сделать было невозможно ни днем, ни тем более ночью.
Мы все еще жили на территории гетто, и поэтому я по утрам наблюдал, как вооруженные солдаты гнали сотни евреев на работу. К тому времени власти восстановили некоторые балтские предприятия. Особенно тяжелым был труд на довольно большом, расположенном на южной окраине города заводе по переработке кож, а затем по изготовлению валенок для румынской армии.
В один из дней я случайно оказался там и смог наблюдать этот буквально каторжный труд. Была уже поздняя осень. В огромном холодном цехе на кучах мокрой шерсти сидели десятки женщин и детей, руками перебиравших свалявшиеся комья грязной шерсти. Стояло ужасное зловоние и от шерсти, и от кислоты, в которой в огромных чанах [41] полоскали эту шерсть. Все это происходило в полумраке, так как никакого освещения не было.
В другом цехе, где работали и евреи, и русские, дышать было невозможно из-за раскаленных печей и агрегатов, на которых обрабатывали кожи и делали заготовки валенок. Так было, как мне рассказывали, и на других предприятиях. Да и на «моей» электростанции в холод и стужу было не легче.
То ли в конце ноября, то ли в начале декабря, когда неожиданно «ударили» морозы до 10 градусов, что бывало очень редко для юга, румыны предприняли жестокую акцию в отношении евреев.
Как-то под утро мы проснулись от гула голосов, доносившегося с улицы. Выйдя во двор, я увидел во мраке толпы людей, подгоняемые солдатами и направлявшимися с нашей 1-й Сенянской улицы на Уваровскую. Шли не десятки, а сотни людей, взрослые, дети, тащились старики. Подойдя к калитке, я смог рассмотреть многих из них. Мама предусмотрительно зажгла керосиновую лампу и поставила ее на подоконник террасы так, чтобы свет падал на наш белый крест. Ни солдаты, ни полицейские к нам не входили. Шествие это продолжалось около часа. Видно, сгоняли людей и с других двух Сенянских улиц. Для чего это делалось, мы не знали.
Только дней через десять, примерно, половина из ушедших возвратилась обратно. Рассказывали, что их вели в деревню Песчаная, расположенную в 30 км севернее Балты. По дороге многие погибли, не выдержав тяжелого пути и холода. Крестьян близлежащих сел солдаты заставляли копать в промерзшей уже земле ямы и закапывать трупы.
В начале 1942 г. число обитателей гетто значительно возросло за счет выселенных евреев из Бессарабии, Буковины и частично из самой Румынии. Их распределяли в оккупированных румынами городах и поселках. [42]
Многие обратили внимание, что среди румынских евреев, поселившихся в Балте, выделялась своеобразная «аристократическая прослойка». Их не всегда использовали на тяжелых работах. А некоторые молодые особы даже раскатывали в пролетках вместе с румынскими офицерами. Правда, как и все евреи, они носили шестигранные звезды, но это были элегантные броши из желтого металла.
Весной 1942 г. в поведении румынской администрации появились некоторые симптомы, которые показались признаками ослабления жесткого оккупационного режима. Прежде всего в серии часто повторяющихся «распоряжений» и «предупреждений» жителям «Транснистрии» внушалось, что это территория, навсегда отошедшая к Румынии, а ее население будет жить в «Великой Румынии» и поэтому должно лояльно относиться к румынским властям. Конечно, никто не обращал на это внимания.
Более существенным для населения стало появление двух или трех хлебных лавок, где по ограниченной норме (кажется, 400 г) можно было купить черного хлеба.
Летом городская власть разрешила сначала приезжим из Бессарабии, а затем и некоторым местным балтским жителям открыть небольшие винные лавчонки. Не воспрещалась и торговля старой одеждой и обувью на балтском базаре.
Недалеко от центра города, в начале Рыбной улицы, рядом с местом, где ранее находился сгоревший кинотеатр, в старом длинном сарае (там когда-то был склад) вновь открылся «кинотеатр». Я был там однажды, когда из Одессы привезли фильм «Большой вальс».
Все эти «новшества» на фоне продолжающихся издевательств со стороны жандармерии и полиции, принудительных повинностей и продолжающихся грабежей как в городе, так и в соседних селах, конечно, не могли изменить отношения населения к оккупационной власти. [43]
Особое возмущение жителей города вызвала акция, которая, по мнению румын, должна была стать своеобразным символом вечной принадлежности «Транснистрии» (и, конечно, Балты) к румынскому королевству.
В самом центре города, на ул. Котовского, сколько я помню, находился спортивный стадион. Здесь всегда кипели страсти многочисленных балтских и приезжих болельщиков. И вот это поле, между центральной городской улицей и рекой Кодымой, румынская префектура решила превратить в «пантеон», захоронив сотни «героев-завоевателей». В течение всего лета 1942 г. здесь шло строительство многочисленных больших и малых надгробий, крестов и других сооружений. Как и когда проходили здесь захоронения, откуда и кого сюда привозили, мне не известно.
Но когда убрали внешний забор, ужасное зрелище не могло не вызвать возмущения. Почти впритык к тротуару на всем бывшем стадионе возвышались кладбищенские кресты. И все это густо, один к другому. Сколько там было захоронено — не знаю.
Очевидно, этим «пантеоном» утверждалось постоянное, «на века» господство «завоевателей» на этой земле.
Но не прошло и трех-четырех месяцев после покраски надгробий, как был объявлен трехдневный всеобщий траур и в Германии, и в Румынии, и на всех оккупированных землях в связи с полным разгромом фашистских войск под Сталинградом. Сколько там полегло румынских солдат, тогда в Балте не сообщали. Но для их захоронения нужны были бы сотни, а то и тысячи балтских «пантеонов».
Когда я пишу эти строки, то не злорадствую, а только излагаю события, поражаясь бессмысленности содеянного оккупантами, их варварству и вандализму, творимым на моей земле.
Спустя много лет, когда мне приходилось не раз бывать по научным делам в Бухаресте, я иногда [44] слышал от моих румынских собеседников (в том числе от крупных ученых), что, по их мнению, румынская оккупация Одессы и всей «Транснистрии» была гораздо «либеральнее» и «мягче», чем германская в других регионах.
Что можно сказать сейчас по этому поводу? Конечно, газовых печей для уничтожения людей там не было, как и массовых переселений в Румынию на работу. Но сколько людей расстреляно в Беляевке под Одессой и в других местах? Да и в той же Балте. Сколько тысяч военнопленных солдат были на положении каторжников в гигантском лагере в Крайове, на шахтах в Банате и Южной Трансильвании? Наконец, сколько погибло в моей Балте от холода и голода? А сколько эшелонов награбленного имущества ушло из «Транснистрии» в королевство? Я не говорю уж о физических и моральных страданиях сотен тысяч сограждан.
Так что вряд ли сопоставление двух оккупационных режимов — немецкого и румынского — может как-то обелить правителей «Транснистрии». [45]
Борьба
Когда я пытаюсь воспроизвести в памяти осенние месяцы 1941 г., то как бы ощущаю то всеобщее оцепенение, в котором пребывали мы — жители маленького южного городка, оккупированного врагом. Казалось, всеобщая покорность судьбе, особенно после падения в середине октября Одессы, охватила всех. На что можно было надеяться?
По тротуарам Уваровской улицы, выложенным старыми, плохо отделанными, но отполированными многими десятилетиями гранитными плитами, чеканили шаг подбитыми подковами сапогами патрули немецкой комендатуры. Вечером в темноте высвечивались их нагрудные с фосфоресцирующей свастикой и надписью длинные бляхи, висящие на груди.
По утрам румынские солдаты гнали на полевые работы за город молодых ребят. По Кузнечной и Сенянской они сопровождали из гетто толпы евреев на загородный кожевенный завод или в другое место.
Казалось, кто мог воспротивиться этой военной силе: гестапо (которое обосновалось в моей старой школе-четырехлетке, где я начинал учиться в 1933 г.), румынской жандармерии, полицаям, которые знали почти всех и следили за каждым. Кто мог осмелиться подняться против них? Ни мне, ни моим друзьям по школе, даже и более старшим, чем я, тогда не приходила в голову мысль о возможности какого-то противодействия, борьбы с оккупантами. Выжить, избежать отправки в Германию или Румынию [46] — вот, что нас волновало больше всего. Ну и, конечно, — не умереть от голода, не замерзнуть в холодных, неотапливаемых жилищах.
Конечно, ни в конце 1941 г., ни в последующие два с лишним года бóльшая часть населения на оккупированных землях, не выражая ни симпатий, ни поддержки оккупантам, все же вынуждена была смириться со своим тяжелым положением. Можно ли их упрекать в этом? Ведь не они были повинны в том, что произошло. Я вновь, как и в начале своих воспоминаний, повторяю это.
Со временем, правда, появились и такие, которые как-то сумели приспособиться к новой жизни, ведя с румынами коммерческие дела. Эти люди материально, во всяком случае продуктами, были обеспечены.
Даже среди моих ровесников находились такие, которых оккупационный режим не очень ущемлял, вернее, они не задумывались над своим будущим в румынской «Транснистрии».
Но были и те, которые не только пытались вселить надежду на освобождение, но и боролись за это. Их было сначала немного, но с каждым месяцем становилось все больше и больше. Только в Балте и в балтском районе в подпольной партизанской организации и во многих группах партизан насчитывалось несколько сот человек.
Как это начиналось?
Два обстоятельства определяют содержание, да и стиль моих воспоминаний о том времени. Во-первых, я не могу во всем полагаться только на свою память и, во-вторых, не хочу писать только о себе, ничего не говоря о моих друзьях — партизанах. Именно поэтому считаю своим долгом привести свидетельства оставшихся в живых балтских подпольщиков или родных и близких погибших партизан.
В одном из очерков об одесских подпольщиках в сборнике «Герои подполья» я прочел: «Писать о подполье очень трудно. Дело в том, что подпольщики действовали в особых условиях: в населенных пунктах, [47] где свирепствовал кровавый фашистский режим, размещались воинские гарнизоны, карательные и разведывательные органы противника. Это требовало от подпольных организаций тщательного соблюдения конспирации... Многие подпольщики погибли в борьбе с оккупантами. Очевидцев и свидетельств их деятельности осталось мало». Все это верно. Тем не менее очень важно попытаться воспроизвести хотя бы толику той жизни и той борьбы, которая объединяла многих, нашедших в себе мужество подняться против оккупантов.
Балта — лишь маленькая точка на карте нашей большой страны, а деятельность ее подполья и партизан — всего лишь эпизод в огромной борьбе всего народа.
В середине января 1942 г. мой школьный приятель Саша Ткачук показал мне небольшую листовку, кем-то привезенную из Одессы, в которой было обращение к гражданам Одессы и Одесской области. Не помню содержания листовки, но могу сказать, что она была очень краткой и призывала к оружию, к борьбе с оккупантами. Для меня это было первое свидетельство того, что где-то разворачивается сопротивление врагу на занятой им нашей земле.
Позже я узнал, что уже осенью 1941 г., еще без какого-либо организационного оформления зарождались первые немногочисленные группы единомышленников, вскоре ставших подпольщиками — активными борцами против оккупантов в Балтском и соседних районах.
Сейчас трудно установить, когда оформились первые небольшие подпольные группы. Очевидно, они были уже в октябре-декабре 1941 г. Возможно, именно тогда о них стало известно руководителям партизанского подполья в Одессе. Не случайно, как раз в январе 1942 г. преподаватель Одесского университета Татьяна Борисовна Брагаренко была направлена ими в Балту для организации подпольной работы в городе и районе. Владея немецким языком, [48] она устроилась на работу машинисткой в румынской городской управе, затем в бюро по розыску военнопленных.
Т. Б. Брагаренко начала свою деятельность в Балте, имея уже несколько помощников. Среди них были учитель физкультуры моей школы Николай Осокин и его жена Валентина, учитель 1-й украинской школы, приятель моего старшего брата Виктора, Виталий Деренянко, мои старшие товарищи по школе, окончившие ее в 1941 г., Оскар Шмальц и Юрий Гаудич. Как свидетельствуют документы Одесского архива, в марте 1942 г. началась деятельность подпольной группы, которая сперва состояла из 11 человек, потом превратилась в крупную подпольную организацию, включавшую несколько подпольных групп Балтского и соседних с ним районов.
По свидетельству одного из руководителей сельских подпольных групп, моего давнего знакомого, учителя 1-й школы Даниила Романовича Швеца, подпольные группы были созданы в Балтском районе, когда наши войска отходили отсюда на Восток. Например, в селе Мошняги, в 7 км от Балты руководителями группы были Никита Селиверстович Яснюк и Яков Романович Швец. По словам Даниила Романовича, в селах Мошняги, Еленовка, Евтодия, Березовка был создан отряд численностью 30 человек. Оружия было мало: один пулемет, патроны, два ящика гранат, несколько трехлинеек. В конце ноября Д. Р. Швец возглавил отряд. Одновременно искал подпольщиков в Балте, веря, что они должны быть. Поиски оказались ненапрасными. В конце декабря он встретил Виталия Деренянко, с которым до войны работал в одной школе. «Прощупав» один другого, после нескольких встреч доверились друг другу. Швец узнал, что Одесский подпольный центр направил Татьяну Брагаренко в Балтский район для организации партизанского отряда. В Балте она познакомилась с Кузьмой Ивановичем Сидоренко, Николаем Осокиным, Виталием Деренянко, Оскаром Шмальцем. [49]
В январе 1942 г. Д. Р. Швец встретился с Т. Б. Брагаренко и К. И. Сидоренко. Брагаренко предложила объединиться в одну организацию. Он согласился. Руководство подпольно-партизанской организации очень скоро установило контакты со многими подпольными группами и отрядами. Как вспоминает Валентина Петровна Осокина, связь была налажена с Песчаной и Савранью. У Т. Б. Брагаренко были связные. Связь с Одессой она осуществляла через Виталия Никитовича Деренянко, который бывал в Одессе, получал инструкции и другие материалы. Ранее, с первых дней образования подпольной инициативной группы, Брагаренко контактировала с руководителем одесского подполья А. Л. Петровским до его ареста.
В балтском подполье с самого начала его формирования активно действовала молодежная группа, состоявшая из школьников. Да и старшие их товарищи были тогда еще очень молодыми. Среди них многие уже работали учителями. Руководитель молодежной группы балтской организации мой школьный приятель Саша Ткачук вспоминает, что ему было поручено создать и возглавить молодежную группу из жителей города, района и уезда, в обязанности которой входило: вовлечение в ряды организации молодежи, распространение сводок Совинформбюро, листовок и, основное, сбор оружия, боеприпасов и медикаментов и их сохранение до особого распоряжения.
Обо всех этих деталях создания Балтской подпольно-партизанской организации, первых организаторах и участниках я, конечно, узнал гораздо позже. Но уже весной 1942 г. в городе стали тайно распространяться слухи о действиях партизан на железнодорожных перегонах между Котовском-Балтой и Первомайском. На балтском базаре полицейские обыскивали крестьянские подводы. Ходили слухи, что на торговых столах ночью были разложены листовки с призывами не сдавать румынским властям зерно и другие продукты, забивать [50] скот, предназначенный для отправки в Румынию.
А когда приехавшие с балтской станции знакомые ребята рассказали о горящих там цистернах с горючим, то стало ясно, что это уже серьезная борьба. Очевидно, тогда я стал делиться своими впечатлениями с Сашей Ткачуком и почувствовал такое же доверительное отношение ко мне с его стороны. Но никаких признаний или приглашения принять участие в борьбе с оккупантами не получил. Только гораздо позже в один из дождливых осенних вечеров, когда я был дома один, ко мне пришел давний наш знакомый, друг моего брата — Владимир Иванович Левандовский. Мне он казался не очень молодым человеком, хотя было ему около 30 лет. Был он довольно болезненного вида, кажется, давал о себе знать застарелый туберкулез.
О его приходе меня предупредил Ткачук. Но я не предполагал, что именно Левандовский является одним из руководителей балтского подполья. Вряд ли я смогу по памяти воспроизвести весь наш разговор с Левандовским. Он был довольно откровенен со мной в определении деятельности партизанской организации. Что касается моего участия, то я должен был стать его связным и пока поддерживать связи с ним, Сашей Ткачуком, Женей Сусловым (он был кладовщиком продовольственного склада румынской примерии) и, возможно, с приезжающим из Одессы связным. Такая система «пятерок» в принципе определяла структуру почти всей организации.
Но на практике все оказалось сложнее и опаснее, так как связному приходилось устанавливать контакты с гораздо большим числом лиц и выполнять поручения не только Левандовского, но и других руководителей подполья.
Для начала я должен был передавать получаемые от Владимира Ивановича деньги Суслову, а он распределял их в соответствии с необходимостью среди отдельных групп либо лиц. [51]
В. Левандовский был казначеем организации, а основным источником финансирования балтского подполья была (как я узнал позже) одесская коммерческая фирма, о чем и не догадывался ее владелец Чернышев. Секретарем у него работал Виктор Михайлович Березин, который входил в руководство нашей организации. По делам своего хозяина, который пользовался доверием оккупационных властей, Березин часто бывал в Балте и других районах «Транснистрии».
При первом разговоре с В. Левандовским он поручил мне вместе с Ткачуком присматриваться к молодым ребятам, с которыми мы общались, и определять возможность их привлечения к партизанским делам. Он порекомендовал подготовить для себя теплую одежду (куртку), обувь на случай ухода в действующий отряд, особенно при приближении фронта к границам «Транснистрии».
Помню, как моя мама была удивлена, когда я попросил ее поискать какой-нибудь старый плотный материал, чтобы заказать у портного теплую ватную куртку. Тогда она, вероятно, еще не догадывалась о тайной и опасной деятельности ее сыновей.
Разговору с Левандовским предшествовали многие события, которые, очевидно, и предопределили мое будущее участие в балтском подполье.
Прежде всего — это возвращение домой моего брата Виктора поздней осенью 1941 г. После продолжительных боев и гигантского окружения советских войск в середине сентября гитлеровцы захватили Киев. Среди нескольких сот тысяч советских солдат, оказавшихся в окружении под Киевом, был и мой Виктор. Однако многие из них с помощью местного населения избежали плена. Переодевшись в гражданскую одежду, прячась то в одной, то в другой деревне, Виктору удалось получить справку о работе в каком-то поселке. Пользуясь поддержкой многих доброжелательных людей, около двух месяцев Витя пробирался домой. Выручала подчас и где-то полученная справка о его местожительстве в г. Балте. [52]
В один из холодных поздних вечеров во второй половине ноября 1941 г. в окно нашей квартиры тихо постучали. Измученный, худой, грязный добрался до своего дома мой брат.
Очень скоро в нашем доме стали бывать давний приятель брата Виталий Деренянко, Владимир Левандовский и другие довоенные друзья. Весной 1942 г. с помощью работавшего в земельном отделе городской управы Л. Якубовского Витя стал кладовщиком большого зернового склада.
При въезде в город со стороны железнодорожной станции находились несколько кирпичных двухэтажных домов старого монастыря. В советское время там был техникум. Вся площадь этих зданий была румынами отведена под зернохранилища. Сюда со всего района и из более дальних мест свозилось на подводах зерно (в основном пшеница и кукуруза), а отсюда в мешках отправлялось в Румынию и Германию.
Зерно не могло лежать долго без движения. Поэтому его ежедневно, по установленному графику, нужно было перелопачивать. Все это и делалось под присмотром кладовщика. Каждое утро несколько вооруженных румынских солдат приводили из гетто 30–40 мужчин, которые весь день в пыли, а затем на жаре перебрасывали зерно с места на место.
Очень скоро этот склад стал важным жизненным источником существования не только нашей семьи, но и всех рабочих, которых приводили из гетто. Когда солдаты засыпали где-нибудь в тени, Витя по установленной им очереди разрешал отсыпать зерно в небольшие мешки и прятать в защищенных местах. А затем, в удобное время, после окончания работы удавалось дворами уносить домой дневную «добычу». Так продолжалось довольно долго. По рекомендации Вити состав направляемых на работу групп менялся, и это обеспечивало снабжение довольно большого числа жителей трех Сенянских улиц и Кузнечной. [53]
Конечно, и многие наши знакомые, а затем члены балтского подполья также поддерживались за счет зернового склада. Большое количество продуктов было направлено на партизанскую базу в Лесничевский лес с румынского продовольственного склада, где работал Евгений Суслов. Он же помогал продуктами многим голодавшим, особенно членам семей подпольщиков.
Кстати, на одном из заседаний бюро балтской организации было принято специальное решение о поддержке продуктами и деньгами беглых военнопленных, которых прятали до оформления для них документов (с помощью наших подпольщиков), жен и детей арестованных членов организации, голодающих семейств. От голодной смерти были спасены многие обитатели гетто. Им помогали также бедствовавшие русские и украинцы — их знакомые или бывшие коллеги по работе. Когда в Балте весной 1942 г. стали продавать в магазине хлеб, то тайно его переправляли в гетто. Моя мама часто передавала хлеб или другие продукты бывшим коллегам по работе в детской поликлинике, оказавшимся в гетто. Через много лет, в 1996 г., я получил официальное уведомление, что моей маме за ее помощь присвоено почетное звание «Праведник мира».
Скоро зерновой склад, где работал Витя, стал выполнять и другие функции. Вите и его новому помощнику, моему приятелю Сереже Мазурику, родные которого проживали в 25 км от Балты, на ст. Слободка, удалось установить обширные связи с крестьянами значительного числа деревень, откуда привозилось зерно.
Конечно, не всем им можно было довериться. Но многие из них, не входя в балтскую организацию, выполняли очень полезную для нас работу: сообщали о местах расположения военных комендатур и полицейских участков, о складах оружия, о передвижении воинских частей. Полученные таким образом сведения я передавал Саше Ткачуку [54] либо другим руководителям подполья, а те организовывали соответствующие акции.
Сережа Мазурик на ст. Слободка встречался с машинистом паровоза Григорием Пащенко, который сообщал ему о перевозках военных грузов и войск. Он через Мазурика передал описание профиля пути (инструкция машинисту) большого железнодорожного участка: Раздельная-Вапнярка и Раздельная-Помошная. Это очень помогло выбору наиболее удобных мест проведения разборки железнодорожных путей. После детального ознакомления с этим профилем путей было организовано «расширение» путей, и движение транспорта удалось остановить на длительное время.
Получая необходимую информацию, подпольщики находили эшелон с боевой техникой, который отправлялся вечером или ночью в сторону фронта; забирались на платформы и по пути следования, действуя гаечными ключами, снимали колеса, какие-то детали и сбрасывали их с платформы; в моторы засыпали песок, приводя таким образом технику в негодность.
Со временем Балтская подпольно-партизанская организация стала одним из самых крупных и разветвленных партизанских соединений. По числу участников и по масштабам действий она была второй после Одесского. В силу объективных условий руководители балтского подполья не имели возможности сформировать многочисленный партизанский отряд. Но фактически таким отрядом являлась разветвленная система партизанских групп, которые были не только в городе Балте, но и во многих селах балтского и других соседних районов.
Отдельные подпольные группы были созданы в селах Андрияшевка, Немировское, Бендзари и других, в селах Песчанского района. Все они подчинялись балтскому подпольному центру, действовали по его заданиям. В свою очередь, руководители балтского подполья поддерживали связь с Одесским [55] подпольным центром, получали от него ценную информацию и указания. Эта связь осуществлялась через члена бюро, а одно время руководителя балтского подполья Виктора Михайловича Березина.
Ряд документов свидетельствует о хорошей организации балтского подполья, хотя никто из его руководителей никогда ранее не думал, что придется жить и бороться в условиях вражеской оккупации. Было ясное представление о задачах всей организации и отдельных подпольных групп, четко распределялись задания, контролировалось выполнение. Так, например, на заседании бюро организации 31 марта 1942 г. были зафиксированы следующие практические задачи перед отдельными членами подполья, имена которых были скрыты подпольными кличками: «Тов. Белому достать оружие. Тов. Орленку проникнуть в жандармерию. Тов. Корчагину установить связь с железнодорожными станциями Балта и Котовск».
Основным направлением деятельности организации считалась вооруженная борьба. Для этого различными путями доставали винтовки, патроны, гранаты, пистолеты. «Подпольщики создали опорную базу для вооруженной борьбы в Лесничевском лесу. Туда они начали свозить вооружение, продовольствие», — читаю в архивной справке о работе балтских подпольщиков.
С. Т. Мазурик вспоминает, что собранное им оружие (ящик патронов для отечественных винтовок, снайперская винтовка, семь ручных гранат, два пистолета) было доставлено им в Балту и через А. Ткачука и А. Швеца переправлено в Лесничевский лес на созданную там партизанскую базу. Здесь выкопали землянки, заготовили продукты, склад пополнялся оружием — подготовили все необходимое для большого выступления.
А тем временем борьба не прекращалась. Повсюду распространялись листовки с призывом не помогать врагу, портить инвентарь, препятствовать вывозу хлеба, скота, другого народного имущества. [56]
Партизаны захватывали машины с зерном, отравляли угоняемый скот. Продолжались диверсии на железной дороге. Были пущены под откос вражеские эшелоны на ст. Слободка и полустанке Перелеты.
На основе документальных свидетельств установлено, что в Балте и Балтском районе «подпольщики по заданию бюро провели много успешных диверсий. Они помогали военнопленным, уничтожали фашистских офицеров и чиновников, сжигали скирды, заражали скот, который отправляли в Германию, портили различное оборудование, пробирались на склады оккупантов и портили авиа — и автомоторы, устраивали аварии поездов».
По свидетельству А. Г. Ткачука, с ноября 1942 г. одна из молодежных групп неоднократно проникала на узловые станции Котовск или Слободка. Благополучно было «обработано» два эшелона, а на третьем, шедшем с бронетранспортерами и машинами, охрана была усилена, и членам группы Песчанскому, Баженову, Мищенко и Авнину пришлось скрыться, не окончив полностью работу по выводу из строя техники.
Свою деятельность на железной дороге группа возобновила через два месяца. С марта 1943 г. с помощью подпольщика Ивана Гука, руководителя диверсионной группы на станции Балта, работа была продолжена и не прекращалась до ноября 1943 г. С ноября 1942 по ноябрь 1943 г. было «обработано» семь эшелонов, выведено из строя шесть самолетов, тринадцать бронетранспортеров и двадцать автомашин разных типов, много пушек разных калибров и систем.
Члены молодежной группы участвовали в строительстве партизанской базы в Лесничевском лесу, помогали Антону Швецу в переброске оружия на базу.
Д. Р. Швец рассказывал мне, как подпольщики помогали бежать из лагерей нашим военнопленным. Николай Осокин и его жена Валентина обеспечивали [57] их паспортами. Их устраивали на работу в лесхозе или в других местах, некоторых из них принимали в организацию. В. П. Осокина добавляет, что проживавший в еврейском гетто подпольщик Ефим Шамшанович, которого посылали на разные черные работы, однажды сумел тайно достать 60 чистых бланков паспортов. Он передал их Н. В. Осокину.
Организационная сторона деятельности балтского подполья тщательно скрывалась. Знаю, что его возглавляло бюро. Были созданы тройки и пятерки подпольщиков, знавших друг друга. Была общая касса, находившаяся в руках казначея. Шла постоянная работа по привлечению в организацию преданных бойцов. В течение 1942–1943 гг. в нее были приняты десятки человек. В 1943 г. в городе и в селах района было сформировано несколько групп, работу которых направляли члены бюро.
Сейчас при ознакомлении с деятельностью руководителей балтского подполья я могу понять и объяснить их неопытность, промахи и ошибки. Некоторые из них стали причиной трагической гибели подпольщиков. И все же они — и руководители организации, и ее рядовые члены — предстают перед нами как люди высокого долга, подлинные патриоты.
Очень трудно было налаживать борьбу во вражеском тылу в условиях жестокого террора, предательства приспособленцев, повылезавших, как сорная трава, вспоминает А. Г. Ткачук. Опыта ведения борьбы в этих условиях практически не было, учились по ходу дела, а это было крайне опасно и порою кончалось трагически. За неумение распознавать врага, предателя многие из участников балтского подполья поплатились жизнью, были расстреляны фашистами.
Среди балтских партизан особенно выделяются руководители подполья: Татьяна Борисовна Брагаренко — представитель Одесского подпольного центра, организатор первой подпольной группы, а затем [58] руководитель всей подпольной организации; Николай Васильевич Осокин (секретарь бюро) и его жена Валентина Петровна Осокина, Виктор Михайлович Березин, Кузьма Иванович Сидоренко, Даниил Романович Швец, Василий Николаевич Ганжеленко, возглавивший бюро после ареста ряда руководителей балтского подполья в июле 1943 г., Владимир Иванович Левандовский — казначей организации, обеспечивавший всю материальную базу подполья, Александр Гаврилович Ткачук — вожак балтской молодежи, направлявший деятельность юных патриотов-подпольщиков. В одном ряду с ними стоят их товарищи по борьбе П. П. Бучацкий, В. М. Бабийчук, К. Г. Горачук, И. М. Гук, В. Н. Деренянко, Т. С. Ковганец, Г. Коломийчук, А. Т. Сидоренко, В. В. Суслов, Г. Л. Ткачук, О. Т. Токарчук, Д. Турок, Н. Цуркан, Ю. Р. Чечельницкий, Е. Я. Шамшанович, О. Г. Шмальц, Л. В. Якубовский и многие другие. [59]
Орлик, Игорь Иванович Моя военная юность. г.Балта в годы ВОВ
Автор
NETSLOV
, 09 фев 2014 01:03
Сообщений в теме: 2
#
NETSLOV
-
- Администраторы
-
- 6 203 сообщений
- Создал тем: 757
- 1555 благодарностей
«Fortunate Son»
OFFLINE
Активность
5 661
Отправлено 09 февраля 2014 - 01:03
Кто читал эту тему? (Всего : 2) stalker1941v: mgc151184:
Сперва дай людям, потом с них спрашивай.
#
NETSLOV
- Topic Starter
-
- Администраторы
-
- 6 203 сообщений
- Создал тем: 757
- 1555 благодарностей
«Fortunate Son»
OFFLINE
Активность
5 661
Отправлено 09 февраля 2014 - 01:04
«Королевский лицей»
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Сейчас, когда я вспоминаю о деятельности руководителей балтского подполья, не перестаю удивляться не только их смелости и мужеству, но и их уму, находчивости, изобретательности в борьбе с оккупантами. А ведь им никогда не приходило в голову, что придется вступить в схватку с опытным врагом — немецким гестапо и румынской сигуранцей. Никаких разведывательных школ и специальных курсов они не кончали, к тому же были очень молоды, 25–30 лет, лишь некоторым было за 40. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Большинство из них — учителя средних школ. Татьяна Брагаренко — преподаватель Одесского университета. Только Леонид Якубовский был капитаном Красной Армии, бежавшим из плена. Он и стал начальником штаба нашей организации и разрабатывал многие дерзкие операции. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Но главным генератором идей была наша Татьяна. Сопоставляя сейчас все, о чем вспомнил и что рассказали мне друзья, не могу не поражаться ее предвиденью, продуманности действий, последовательности, обоснованному риску. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]О конкретных делах нашего подполья мы с ней никогда не говорили, да и узнал я, что Татьяна Брагаренко возглавляла нашу организацию, уже гораздо позже. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Но все же некоторое время мы с ней виделись. Кажется, весной 1942 г. мой знакомый учитель Даниил Романович Швец посоветовал мне заняться изучением немецкого языка. (В школе до войны я [60] учил французский.) А вдруг пригодится, сказал, хитро улыбаясь, Швец. И добавил, что из нескольких бывших учеников школы, где я учился, подбирается небольшая группа. Есть и преподаватель — Татьяна Борисовна Брагаренко, которая работает в примерии и хорошо знает немецкий. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Через пару дней я пришел в примерию, меня пропустили. Здесь встретил еще трех или четырех знакомых ребят, среди них Павла Кобылянского и Инну Смирнову. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Через пару минут пришла среднего роста, с густыми черными волосами и большими глазами стройная женщина. Это и была Татьяна Борисовна Брагаренко. Задав нам несколько вопросов, она сразу же приступила к занятиям. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Дальнейшие встречи с ней были для нас не только полезны в связи с изучением языка, но и интересны. Она о многом расспрашивала, очевидно, выясняя для себя, чего стоит каждый из нас. Иногда рассказывала о положении в мире, о чем мы были совершенно не информированы. Про себя удивлялись ее смелости в общении с нами. Но это было не сразу. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]К сожалению, наша учеба, хотя и довольно плодотворная, продолжалась всего около полугода. По роду своей работы в примерии (а вероятнее всего, по делам подпольной организации) Татьяне Борисовне часто приходилось выезжать из Балты. Занятия становились нерегулярными и к осени прекратились. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Но главный результат, который, очевидно, Татьяна Борисовна определила заранее, был достигнут: Павел Кобылянский, Сережа Обыдовский и я стали позже связными балтского подполья. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Еще одна идея Татьяны Борисовны была реализована. Балтская подпольная организация с самого начала создавалась группой учителей нескольких балтских и сельских школ, в том числе (а может, главным образом) моей школы № 3. Как мне позже рассказал Саша Ткачук, на одном из заседаний бюро решили попытаться наладить занятия хотя бы в одной школе города, имея в виду не только обучение [61] ребят, но и создание базы для получения и распространения необходимой информации, а также расширения состава организации. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Учителя Бучацкий, Швец, Бабийчук и другие обратились с заявлением в городскую управу с просьбой разрешить открыть в Балте школу. Мне не известны все обстоятельства их переговоров с властями. Знаю только, что префект, до которого дошло это заявление, после длительных согласований с Одессой якобы дал свое согласие на открытие школы для молдаван. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Но в самой Балте, да и в окрестных селах молдаване не проживали, за исключением, кажется, только одного села. А в городе я был знаком только с двумя-тремя молдаванами, один из которых — Плешко был моим соседом. Он служил в румынской городской управе, а с его дочерью Валей я учился до войны в одном классе, но вряд ли она знала молдавский язык. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]После длительных переговоров наши учителя все же получили разрешение открыть школу для молдаван с правом поступления в нее ограниченного числа русских и украинцев. Это было особенно важно, как я вскоре понял, для учителей-членов подпольной организации, которые имели теперь постоянное место работы, да и нескольких учеников, в том числе и меня, ставших связными балтского подполья. Правда, румынские власти потребовали, чтобы директором школы и его заместителем были румыны. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Я сначала не собирался поступать в эту школу. Но тот же Д. Швец и знавший меня Бучацкий посоветовали все же начать (или вернее продолжить) учебу в школе. Тем более, что под нее отвели старое здание, в котором размещалась школа № 3. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Директором был назначен румынский офицер (не помню ни его ранга, ни фамилии), который якобы до армии работал учителем где-то в Румынии. А на должность его заместителя, или вернее завуча, прислали румынку из Кишинева. За неприятную [62] внешность и скверный характер мы прозвали ее «ведьмой». Она патологически ненавидела все русское, но язык русский знала хорошо. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Вот опять странность моей памяти. Я забыл подробности нескольких месяцев учебы в школе. Занятия почему-то иногда прерывались на две-три недели, особенно поздней осенью, когда было холодно в неотапливаемом здании. Но мне очень хорошо помнится день прихода в школу. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Было это, вероятно, в начале сентября 1942 г. Я вошел в школу. Хотя в ней и проводили какую-то уборку, но всюду пахло лекарствами — в этом здании несколько месяцев находился немецкий госпиталь. По знакомой лестнице (последний раз я был здесь более года назад) поднимаюсь на второй этаж. Стучу в кабинет директора. Вхожу. Директора нет. Сидит уже описанная мне другими, побывавшими здесь ребятами «ведьма». Последовали вопросы: хочу ли учиться, как занимался раньше, кто родители и еще о чем-то. «Зайдите завтра, мы подумаем и решим», — сказала завуч. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Я выслушал ее с полным безразличием и вышел. Последующие несколько минут мне запомнились на всю жизнь, как будто это было вчера. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Может читатель сочтет это пустой сентиментальщиной старого человека, вспоминающего свою юность. Но я до сих пор не могу без волнения рассказывать о том, как, выйдя из директорского кабинета, вдруг увидел открытую дверь школьного зала. Я вошел. Здесь проводились наши собрания, новогодние елки, школьные вечера, собирался наш хор... Здесь мы из детства входили в нашу юность, влюблялись, объяснялись, спорили и разочаровывались. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]А сейчас главное. Праздничный майский вечер 1941 г. На сцене группа нашего 8-го «б». Во всю стену из картона вырезаны очертания московского Кремля. Спасская башня и еще три или четыре башни. Они разрисованы мною. Мы ставим литературную композицию, посвященную [63] Первомаю. Вот и заключительные слова: стихи, написанные нашим одноклассником Семеном Цвангом: [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Светят ярко звезды [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Лучисто на Кремле. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]И все хором: [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Не гулять фашистам [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]По родной земле.[/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]При последней фразе я зажигаю укрепленные на кремлевских звездах бенгальские огни, которые ярко освещают всю сцену и нашу группу, поставившую эту литературную композицию. В зале аплодисменты. Поздравления... [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Сентябрь 1942 г. Я иду от сцены к стене напротив, смотрю в окно. На противоположной стороне Уваровской улицы у входа в одноэтажное кирпичное здание моей бывшей начальной школы № 8 медленно вышагивает взад и вперед гестаповец. Окно открыто, и я слышу чеканный стук его подкованных сапог. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Я не помню, что было дальше. Но эти несколько минут памяти решили для меня очень многое. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]С моим пребыванием в школе связано одно событие, все обстоятельства которого стали мне и другим оставшимся в живых подпольщикам известны только после окончания войны. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Примерно через месяц после открытия школы директор, собрав в зале всех принятых, объявил, что отныне школа будет именоваться «Лицеем имени короля Михая I». Директор лицея и во сне себе не мог представить, что его «королевский лицей» станет одной из баз балтской подпольной партизанской организации. Но именно таким он вскоре и стал. А поскольку в нем учились и дети многих чиновников городской управы, сотрудничавших с румынами, то лицей был как бы защищен от всяких подозрений в нелояльности к оккупационным властям. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Каждый лицеист должен был на левом рукаве верхней одежды пришить эмблему с надписью [64] «Лицей короля Михая I». Эту надпись нужно было либо вышить желтыми нитками на лоскуте материи, либо написать масляной краской и пришить на рукав. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Не знаю почему, но я долго не пришивал эту эмблему, за что не раз получал злобные предупреждения, особенно от «ведьмы». Наконец, я нарисовал эту эмблему и прикрепил ее, не подозревая, что она почти через год обезопасит меня от тяжелых последствий, а может, и спасет жизнь. Но об этом позже. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]А сейчас о событии, свидетелем которого я был и которое не получило планировавшегося завершения. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]В один из дней начала или середины октября 1942 г. директор школы (мы так и не стали называть ее лицеем) отобрал 15 или 20 старшеклассников и приказал завтра с утра одеться «почище» и к 10 часам утра явиться в лицей. При этом он предупредил, что мы все пойдем в префектуру встречать «важную персону» из Одессы. Не обратив особого внимания на это сообщение, мы отправились домой. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]На другой день вся отобранная группа собралась в зале школы. В группу вошли также я, Сережа Обыдовский и Павел Кобылянский, выделявшийся среди нас своим высоким ростом. Эта тройка вскоре станет группой связных балтского подполья и надежными помощниками пяти учителей школы, входивших в руководящее бюро партизанской организации. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Директор сообщил нам, где мы будем стоять (слева в первом ряду) перед зданием префектуры при встрече «высокого гостя». А затем он сказал, что, если «высокий гость» остановится перед кем-нибудь из нас, то нужно громко и четко произнести по-румынски: «Сэ трэиць, домнуле маршал», т.е. «Здравия желаю, господин маршал». Всем стало сразу ясно, что в Балту приезжает сам румынский диктатор Ион Антонеску. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Директор заставил каждого из нас по нескольку раз повторить эту фразу. Затем, построив всех по двое, через весь город повел нас к префектуре. [65] [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Улицы города были чисто выметены, кое-где посыпаны песком. Народу на улицах почти не было. Но всюду можно было видеть вооруженных солдат. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]У входа в префектуру уже стояли группы румынских генералов и офицеров, чиновники префектуры и городской управы, а также несколько немецких офицеров. Нас поставили в конце первого ряда выстроившихся слева чиновников местной власти. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Не помню, сколько времени мы так стояли. Наконец, послышался гул моторов подъезжавших машин. Стоя слева, мы увидели, как слева же, от пожарной каланчи в конце Рыбной улицы к префектуре медленно разворачивается кортеж черных машин. По-моему их было немного. К подъезду префектуры, у которого стоял префект и несколько офицеров, подъехали три или четыре автомобиля. Кажется, из второго из них вышел среднего роста военный и остановился перед префектом. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Никаких громких команд или приветствий, кажется, не было и аплодисментов. Антонеску, остановившись с сопровождавшим его префектом перед входом в здание, повернул направо, т.е. к левому ряду и медленным шагом пошел мимо нас. Хотя он был в большой маршальской фуражке, но мне показалось, что он рыжеватый и, что особенно запомнилось, лицо темно-красного или даже малинового цвета. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Ни перед кем он не останавливался и, даже не дойдя до конца шеренги встречавших, резко повернулся и вместе с префектом и свитой из нескольких офицеров по ступеням вошел в здание префектуры. Туда же потянулись и немногие приглашенные. Нас же директор отпустил по домам, предупредив, однако, чтобы мы не шли все вместе, а по нескольку человек. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Вот так произошла встреча с «кондукаторулом» — «вождем Великой Румынии». [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Несколько позже Сергей, Павел и я, стоявшие буквально в 2–3 м от румынского диктатора, обмениваясь [66] своими впечатлениями и уже доверяя друг другу, говорили, что это была вполне реальная ситуация для покушения на Антонеску. Но все было гораздо сложнее, чем это мыслилось нам, семнадцатилетним мальчишкам. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]И только через несколько лет после окончания войны мне стали известны подробности подготавливавшегося покушения на Антонеску. О том, что, совершая поездку по «Транснистрии», он должен приехать в Балту, сумел узнать от одного из офицеров префектуры Леонид Якубовский. Это было за три дня до визита румынского диктатора. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]В ту же ночь небольшая группа членов бюро балтского подполья во главе с Брагаренко собралась, чтобы обсудить возможность покушения. От руководителей Одесского подпольного центра никаких сведений и рекомендаций не поступало. Даже всегда хорошо обо всем осведомленный Виктор Березин, накануне приезжавший в Балту, ничего не знал о возможной поездке Антонеску, который в те дни находился в Одессе. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Сначала все участники ночного совещания согласились с реальностью покушения. И хотя маршрут поездки Антонеску не был известен: то ли из Одессы поездом до Котовска, то ли тем же поездом до станции Балта, а затем на автомобилях в Балту, но в любом случае нужно было готовить довольно большую группу для нападения и последующего отхода. Дороги из Котовска и с балтской станции проходили по открытым местам, лесов, деревень, каких-либо укрытий, кроме многочисленных оврагов, не было. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Подготовленные для нападения люди из бывших военнослужащих, попавших в плен и спасенных балтскими подпольщиками, были. Но время... Времени для подготовки этого серьезного акта не оставалось. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Саша Ткачук много лет спустя говорил мне о нескольких вариантах покушения, включая и нападения одиночек с гранатами. В обсуждении принимали [67] участие всего несколько человек, так как они понимали, что сам факт подготовки покушения может стать в будущем роковой уликой даже в случае ареста по незначительному поводу. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Мне, конечно, не известны все обстоятельства ночной дискуссии, которая, по словам Саши, даже вызвала раскол среди ее участников. Знаю только, что в конечном счете была принята рекомендация Татьяны Брагаренко отказаться от покушения. Она доказала невозможность его подготовки за столь короткое время, но главным ее доводом были последствия покушения в любом случае — удачном или неудачном. Всем стало ясно, что за этим последует гибель людей. Балту могут буквально стереть с лица земли, уничтожив все население города, прежде всего около 10 тыс. евреев, а по всей «Транснистрии» и в Одессе не исключены массовые казни людей. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Да, расплата могла быть очень дорогой. Поэтому к утру все согласились с мнением Татьяны Брагаренко. Думаю, что тогда она была права. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Ну, а что касается судьбы Антонеску, то ее определил через четыре года в Бухаресте румынский трибунал. [68] [/color]
Борьба продолжается
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Став членом балтского подполья, я выполнял задания по связям, примерно, с четырьмя или пятью партизанскими группами. А ведь таких связных, вроде меня, было тоже немало. Каждая группа состояла из 5–10 человек. В некоторых насчитывалось и более 15 партизан, это — уже целый отряд. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Я не имею возможности приводить здесь подробные сведения о деятельности этих групп, хотя с некоторыми из них я эпизодически или регулярно поддерживал связь. Скажу только, что сохранились и находятся в Одесском архиве около 20 протоколов заседаний бюро балтской подпольно-партизанской организации и другие документы о деятельности балтских партизан. Но я пишу воспоминания, а не историческое исследование. Память сохранила многое из того, что, конечно, не могло быть занесено в какие-то дневники или другие записи. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Росла и укреплялась партизанская база в Лесничевском лесу, куда свозились оружие, боеприпасы, одежда, медикаменты, продукты. Все это проводилось в условиях постоянного риска для жизни. Однажды на зерновой склад к Вите привезли два ящика винтовок и большое количество патронов. Они лежали под мешками с мукой. Хранить оружие на складе было опасно.[/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Витя где-то раздобыл машину-полуторку, якобы для того, чтобы перевезти муку в село Лесничевка и, безумно рискуя, через центр города выехал на северную окраину, затем к Лесничевке, а [69] там передал все верным людям. В случае задержания он готов был использовать взятые с собой гранаты. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Балтская подпольная организация была очень разветвленной, ее члены работали в самых различных местах, в том числе и в оккупационной администрации. В земельном отделе румынской префектуры Л. Якубовский срывал задания по посеву зерновых культур в 1942 г., но в 1943 г. добивался увеличения посевных площадей якобы для блага «Великой Румынии». Фронт приближался быстро, и было ясно, что посеянный хлеб сохранится для наших нужд. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Борьба балтских партизан не обходилась и без тяжелых потерь. В июле 1943 г. была арестована группа балтских подпольщиков. Как рассказывала позже Валентина Осокина, арестованная вместе с ее мужем Николаем, всех их сразу же вывезли в Одессу, где румынские жандармы вели долгое кровавое следствие. Но арестованные балтские подпольщики вели себя в тюрьме очень мужественно. Их не сломили нечеловеческие условия заключения, издевательства, пытки. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Чудом спасшаяся через четыре месяца после ареста Валентина Осокина, у которой дома остались трое маленьких детей, с трудом пробравшись в Балту и скрываясь там, рассказала об ужасной участи арестованных друзей. В тюрьме было очень холодно. На окнах — только железные решетки, никаких рам или стекол. Помещение не отапливалось. Снег валил прямо в камеру на пятом этаже... Брагаренко от плохого питания и страшного холода (все были одеты по-летнему) заболела открытой формой туберкулеза, у нее началось легочное кровохарканье. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Во время допроса Осокина сильно избивали резиновыми палками с проволокой по рукам вдоль и поперек, по голове. Он оглох на правое ухо. Его отекшие руки были черно-синего цвета. После истязаний его увели в полуподвальное помещение, [70] где была ниша, которая закрывалась большой железной дверью. Эта ниша была темной и загрязнена нечистотами. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]По очереди допрашивали всех арестованных. Страшно издевались над Виталием Деренянко. Привязали руки к ногам и, продернув водопроводную трубу под колени, подвесили его вниз головой. Вертели, били палками. А когда он потерял сознание, палачи положили на пальцы ног кусок пакли, облили бензином и подожгли. У Виталия были сильные ожоги ног. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Избиения, пытки не сломили балтских подпольщиков. Никто из них не выдал ни одного из оставшихся на свободе и продолжавших борьбу. Как отмечается в материалах Одесского архива, «мужественное поведение на допросах Брагаренко и ее боевых товарищей дало возможность подпольщикам, которые остались на свободе, продолжать борьбу. Ее возглавили В. Ганжеленко и Леонид Якубовский». [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Понимая, что в условиях степной полосы севера Одесской области, отсутствия больших лесов возможности длительной массовой вооруженной партизанской борьбы довольно ограничены, руководство, да и все мы в балтском подполье готовились к массовому вооруженному выступлению в тылу врага, когда линия фронта приблизится к Одесской области и когда такое выступление может в значительной степени содействовать успешному продвижению наступающих частей Красной Армии. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Еще весной 1943 г. был разработан план совместного выступления партизан Балтского и Савранского районов. 25 апреля 1943 г. на квартире К. И. Сидоренко состоялось заседание представителей подпольных организаций. Было принято решение об активной подготовке к вооруженным выступлениям. Осенью 1943 г. мой брат Виктор познакомился у Якубовского с представителем Савранского отряда «Буревестник» и получил задание от Якубовского организовать дополнительную перевозку оружия в Лесничевский лес. [71] [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Именно к этому времени относится и одна из моих личных операций по добыванию оружия. Передавать оружие на партизанскую базу мне приходилось и ранее, а вот «достать» самому случай представился только сейчас. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]В соседнем доме нашей квартиры на Уваровской улице, куда нас переселили летом 1943 г. из дома в гетто, на 1-й Сенянской, проживали итальянский офицер и несколько солдат. Стенка нашего небольшого сарая была как бы «границей» двух дворов. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Когда летом 1943 г. в Италии пал режим Муссолини, балтские гестаповцы разоружили всех находившихся в Балте итальянцев, но оставили итальянскую комендатуру в доме возле моей школы, а остальных офицеров и солдат — в соседних домах. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Через несколько дней я как-то рано утром увидел, что один из итальянцев, оглядываясь и рассчитывая, что все, в том числе и соседи, еще спят, под стенку нашего сарая (со стороны своего двора) засунул какой-то сверток. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Он пролежал там несколько дней, не давая мне покоя. Тем более, что итальянец два или три раза проверял, находится ли он на месте. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Сарай был старый, без какого-либо пола. Стены тонкие — из прутьев и старой развалившейся глины. Поэтому, войдя через неделю, примерно, вечером в сарай, я разгреб рукой землю в том месте, где должен был быть сверток, и скоро нащупал довольно увесистый пакет, завернутый в толстую материю. Засыпав изнутри землей все как было, я стал размышлять, что бы там могло быть. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]На ощупь там были какие-то металлические вещи среднего размера и много мелких. Что касается последних, то я был уверен, что это патроны. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]На другой день утром я видел, как итальянец снова проверяет, на месте ли сверток, а во второй половине дня все итальянцы собрались в здании своей комендатуры. [72] [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Вот тогда-то я и рискнул: вытащил тяжелый сверток и перенес его в другой угол сарая, но с итальянской стороны. Этим я хотел обезопасить себя на случай, если немцы или румыны устроят обыск у итальянцев. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Как выяснилось, к счастью, это был последний сбор итальянской комендатуры перед их отправкой из Балты. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]На другой день рано утром я наблюдал, как владелец свертка несколько раз подходил к сараю, разгребая мусор то в одном, то в другом месте, куда хозяйка дома обычно высыпала золу из печки и всякий хлам. Итальянец несколько раз зло поглядывал на наш двор, может быть, даже намеревался зайти к нам. Но в это время к их дому подошла вся команда бывшей комендатуры с рюкзаками и какими-то сумками, «наших» итальянцев поторопили. Забрав свои вещи, они все ушли. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]В тот же день ко мне зашел Сережа Ободовский и перенес сверток в более надежное место... в «Лицей короля Михая I». В свертке оказались итальянский пистолет невоенного образца, очень много патронов и к пистолету и к немецкому автомату, а также три или четыре гранаты. Зачем все это утаил итальянец, я не знаю. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Но после освобождения Балты мне встретился на улице «сосед» — итальянский офицер в гражданской одежде. Оказывается, он скрывался у балтской девушки до прихода нашей армии. Может, этот найденный мною пакет имел какое-то отношение к его бегству от немцев? [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Ну, а все содержимое пакета потом из школьного тайника забрал Саша Ткачук, и оно весьма пригодилось балтским партизанам накануне освобождения Балты. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]В ноябре 1943 г. на совещании, в котором принимали участие Л. Якубовский, В. Левандовский, К. Горачук, Б. Цешковский, В. Суслов, Л. Червонюк, было назначено ориентировочное время выхода всех в лес. Одновременно была сформирована группа для [73] порчи сельскохозяйственных машин, подготавливаемых к отправке в Румынию. Горачуку и Бучацкому поручалось заразить отправляемый скот. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Подпольщики активизировали деятельность по предотвращению разграбления оккупантами имущества. По приказу румынских властей главный ветврач К. Т. Горачук должен был организовать осмотр всего рогатого скота в Балте и в районе для отбора здоровых животных и отправки в Румынию. Горачук, имевший бричку и лошадь, несколько раз приезжал к Павлу Петровичу Бучацкому, которого выдавал за своего кучера, и вместе с ним куда-то уезжал. Однажды осенью 1943 г. они рано утром собрались в путь. Бучацкий сказал жене, чтобы та не волновалась, документы у них все в порядке и едут они сопровождать скот до следующего пункта. Возвратившись вечером, Бучацкий сказал, что здоровый скот остался у нас, а тот, что проводили, вряд ли дойдет до Румынии. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Несмотря на жестокие репрессии, тяжелые потери, которые понесли балтские подпольщики, партизанской организации все же удалось объединить усилия разрозненных групп для ударов с тыла по отступающим войскам оккупантов. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Часть балтских подпольщиков, главным образом из окрестных сел, вошла в сформированный в январе 1944 г. в Савранском лесу крупный партизанский отряд «Буревестник», остальные группы рассредоточились по другим местам, в том числе и в Балте. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Именно к этому времени относится событие, которое могло трагически закончиться для Саши Ткачука и для меня. Случилось это в конце января или начале февраля 1944 г. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Из-за подлого предательства лесника, знавшего об одной из наших лесных баз, в начале января арестовали еще одну группу наших подпольщиков. Среди них был и Гавриил Ткачук — отец Саши. Полиция разыскивала и Сашу. Ему нужно было срочно встретиться с небольшой группой наших сельских [74] партизан и ночью покинуть Балту. О их местонахождении Саша знал только по моему описанию. Поэтому для страховки я решил его отвести к ним, тем более, что они его не знали. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]К концу дня, когда уже стемнело, мы вышли из моего дома. Идти по Кузнечной улице было ближе, но это — территория гетто, где часто патрулировали румынские солдаты и полицейские. Поэтому с большим риском мы пошли по параллельной — Уваровской улице. Миновали почти всю улицу до правого поворота, за которым было уже более безопасно дойти до окраинного района — Красного Яра и места нашей встречи. Саша шел справа от меня. И тут буквально в 5–6 м из-за левого поворота появляется крупная фигура начальника румынской жандармерии Парапана. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Мне и сейчас не понятно, что во мне «сработало». Но в тот момент я вдруг, якобы споткнувшись о каменную плиту тротуара, со всего размаха головой ударил в живот румынского шефа жандармерии. С громкой руганью он схватил меня за ворот куртки и стал избивать своими тяжелыми сапогами, затем кулаками по голове. Отшвырнув меня к стенке дома, он заорал что-то шедшим за ним и отставшим за углом двум солдатам. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Но этого времени хватило Саше, чтобы в темноте скрыться за воротами швейной фабрики, расположенной напротив, на узкой в этом месте улице. Если к этому добавить, что в маленьком чемодане у Саши был раздобытый мною итальянский пистолет, много патронов и две или три гранаты, то можно себе представить, чем бы все это для нас закончилось. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Продолжая избивать меня, лежащего на тротуаре, Парапан вдруг заорал: «Ты кто?». И здесь выручила маленькая нашивка на левом рукаве куртки: «Лицей короля Михая I». Хотя лицей в общей сложности просуществовал недолго, то закрываясь, то открываясь, эмблема лицея спасла меня в столкновении с шефом румынской жандармерии. Избитый до крови, я был отпущен домой. [75] [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]А Саша благополучно добрался до указанного места и в составе небольшой группы партизан в течение двух недель совершал рейды по селам соседних районов, предотвращая вывоз румынами зерна и угон скота в Румынию. Было уничтожено несколько жандармских полицейских постов. В течение февраля и марта несколько групп балтских партизан совершили ряд серьезных военных акций против отступавших немецких войск. 1 и 11 марта во многих местах была заминирована дорога Балта-Ольгополь, уничтожены линии телефонной связи; 19 марта по дороге в Кодыму партизаны уничтожили обоз со снарядами; 20 марта на заминированной дороге Балта-Кодыма подорвались несколько немецких автомашин. Но обо всем этом мне стало известно уже после освобождения Балты, перед уходом на фронт. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Узнал я и о том, что находившиеся в балтской тюрьме наши товарищи буквально за несколько дней до освобождения Балты были расстреляны немцами. Всего погибли более 50 человек. Только шестерым из арестованных подпольщиков удалось вырваться из тюрьмы, когда румынская жандармерия передавала ее в начале марта гестаповцам. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Местные жители указали, где были расстреляны и захоронены балтские партизаны. В середине апреля их останки перенесли в братскую могилу в сквере, расположенном на северной возвышенности Рыбной улицы. Сначала там стоял небольшой памятник, а позже установили мраморные надгробия и зажгли вечный огонь. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Но все это гораздо позже. А тогда, ранней весной 1944 г. многие из оставшихся в живых балтских подпольщиков, похоронив погибших товарищей, отправились на фронт. [76] [/color]
230-й армейский запасной стрелковый полк
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Двадцать девятого марта 1944 г. после ожесточенных боев Балта была освобождена. Уже через два дня, когда еще догорали подожженные немцами и разрушенные почти все большие дома города, я направлялся к своему уже не подпольному, а настоящему фронту. Нужно было доставить на передовые позиции тысячи снарядов и другого вооружения. Это можно было сделать только вручную, т.е. перенести на себе, так как ни грузовики, ни лошади, запряженные в повозки, не могли пройти по черноземному бездорожью. Меня назначили командиром большого отряда из 200 человек, которые ночью вышли из Балты по направлению к фронту. Каждый нес по одному — два снаряда. Таких отрядов было несколько. И хотя взрыватели у снарядов были сняты, тем не менее, как потом выяснилось, не обошлось без неожиданных взрывов и жертв. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Дороги как таковой почти не было. Одно сплошное черноземное, болотистое месиво. Кругом брошенные немцами или разбомбленные машины, гарь и копоть. Где-то справа, за деревней Мироны слышны взрывы и пулеметные очереди. Очевидно, там добивают рассеявшиеся группы немцев. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]С нетерпением, тяжело дыша (приходится идти то вверх, то вниз — кругом овраги), ожидали появления железнодорожного пути — это, примерно, [77] середина маршрута. Оттуда, надеемся, легче будет двигаться по железнодорожным шпалам. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Вот и насыпь. Но на фоне бледного рассвета видны какие-то железные нагромождения. Я никогда (и до, и после) не видел торчащих во все стороны длинных железнодорожных рельсов и, что особенно поразило и запомнилось, изогнутых спиралей из этих рельсов. Видно, отступая от Балты через Котовск, на Одессу, немцы пустили по железнодорожному пути какую-то «адскую машину», которая таким образом выворачивала рельсы и шпалы. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Наши надежды на облегчение пути рассеялись. Напротив, пришлось идти по обочине насыпи, пробираясь через проволочные заграждения и горы металла. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Уже засветло мы подошли к Котовску, сложили в отведенных местах наш опасный груз. Добрались до полуразрушенных старых довоенных казарм. Где-то достали мокрую солому и свалились замертво. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Неудивительно, что вернувшись в Балту, я «схватил» тяжелейшее воспаление легких. И все же, едва поднявшись после болезни, я пошел в военкомат вместе с моими друзьями по школе и соратниками по подполью. В намеченный день мы явились на медицинский осмотр. И тут комиссия преподнесла мне «сюрприз». Осмотрев меня, двое врачей несколько раз повторили какое-то непонятное слово, а затем, подавая мне письменное решение комиссии, заявили, что я «нестроевой», т.е. буду служить во вспомогательных войсках, в тылу. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Ошарашенный таким заключением, я не стал ничего расспрашивать, положил решение в карман, вышел во двор и присоединился к группе призывников. Дома я ничего не сказал и на другой день в колонне призванных в армию направлялся по уже подсохшей дороге снова в Котовск в распоряжение стоявшей там воинской части. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Еще дома, тайком рассмотрев полученную медицинскую справку, я выяснил, что на основании приказа Народного комиссариата обороны № 336 от [78] 1942 г. я отношусь согласно статье 31 этого приказа к определенной группе сердечно больных. Положив эту бумажку в полученную в Котовске красноармейскую книжку, я пронес ее через весь фронтовой путь и предъявил своему военному начальству только после окончания войны. И не в Праге, а в Монголии, когда уже шла война с Японией. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]И тогда, весной 1944 г. в Балте, и сейчас, много лет спустя, я не могу даже сам себе сказать, чем я руководствовался в этом своем поступке. То ли стремлением продолжить ту борьбу, в которую я вступил в балтском подполье? То ли нежеланием выделиться, или вернее отделиться, от всех уходивших на фронт? Не знаю. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Через два или три дня, еще не получив обмундирования, наша балтская команда была построена перед домом, в котором нас разместили. Появился высокий красивый лейтенант, который сразу заявил, что он набирает солдат в свой взвод. Какой взвод, в какой роте или батальоне, он не уточнил, сразу заинтриговал тем, что спросил, кто закончил 10-й класс. Таких почти не оказалось. Тогда он предложил выйти вперед окончивших до войны 8 и 9 классы. Тут уже вышло более 30 человек. Лейтенант спрашивал каждого из них, как учился. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Среди отобранных лейтенантом оказался и я вместе с некоторыми моими бывшими одноклассниками, а также знакомые ребята из балтской украинской школы. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Нас перевели в другой дом, а на следующий день наш лейтенант с необычной фамилией Слоущ объяснил нам, что нам предстоит служить во взводе химической защиты. Но прежде всего мы должны в течение месяца напряженной учебы освоить различное оборудование, способы обращения с ним, а также ознакомиться со многими сведениями об отравляющих веществах и мерах их обезвреживания. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Предполагалось, что каждый из нас станет химинструктором батальона. Но на деле все оказалось не совсем так. [79] [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Дело в том, что наш 230-й армейский запасной стрелковый полк, находившийся в прямом подчинении у командующего 53-й армией 2-го Украинского фронта, был своего рода армейским резервом. На его базе периодически формировались два штурмовых полка, которые использовались в зависимости от складывавшейся ситуации. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Что же касается нашего химвзвода, то он был создан в связи с поступавшими разведывательными сведениями о возможном применении немцами в сложных фронтовых обстоятельствах и отравляющих веществ. Кстати, позже, уже на территории Венгрии и Чехословакии мы не раз, и я в том числе, находили ящики с отравляющими снарядами. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Для меня и некоторых моих бывших одноклассников уже первые занятия, которые вели лейтенант Слоущ, а иногда командир роты ст. лейтенант Михайлов и начхим полка капитан Окатов, не представляли особой сложности. Дело в том, что в нашей школе до войны была хорошо поставлена военная подготовка, в том числе в рамках широко разветвленной в нашей стране организации ОСОАВИАХИМ. В школе еще в начале учебы в 8-м классе я прошел курсы противохимической защиты. К тому же занимался на планерных курсах и осенью 1941 г. должен был быть допущен к первым полетам на планере. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Но особой моей гордостью был не юношеский, а «взрослый» значок «Ворошиловский стрелок». Стрелял я действительно хорошо. (Уже после войны, будучи студентом истфака МГУ, занимал на факультете второе место по стрельбе из боевой винтовки и пистолета.) [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Два первых месяца нашей армейской жизни мы находились во втором эшелоне фронта. Это было время, когда наши войска, перейдя Прут и образовав плацдарм уже на румынской территории, остановили наступление на Кишинев и остальную часть Бессарабии, готовились к предстоявшему Ясско-Кишиневскому сражению. Конечно, мы, молодые [80] солдаты, тогда не представляли себе всего того, что нас ожидало через два-три месяца. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]И тем не менее тяжести армейской жизни вскоре дали себя знать. Примерно через месяц наш полк двинулся в Бессарабию по направлению к г. Бельцы. Во время марша начались проливные дожди, размывшие дороги. Приходилось буквально на руках вытаскивать из грязи машины, пушки, подводы и самих себя. Почему-то взводу выдали и несколько довольно тяжелых ПТР (противотанковых ружей), которые ужасно натирали плечи — ведь весом каждое такое ружье было 16 или 20 кг. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]За Бельцами, недалеко от Прута, наш полк остановился. Он значительно пополнился, так как для его размещения была освобождена большая деревня, жителей которой переселили в соседний поселок. Наши занятия по химподготовке, а также ознакомление с оружием и тренировочные стрельбы не прекращались даже во время двух-трехдневных остановок. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Видимо, мои неплохие результаты, а также свойственная мне самодисциплина были замечены нашими командирами и сыграли определенную роль в том, что при распределении большей части взвода в 1-й и 2-й штурмовой полки, несколько солдат, и я в том числе, были оставлены в химвзводе. Остались во взводе и «старожилы» — помкомвзвода старшина Володя Севостьянов, с которым мы затем сдружились, Митя Задорожный и Саша (не помню фамилии) — оба из Кировограда и еще несколько солдат. Позже взвод пополнился, став обычным пехотным взводом, но сохраняя «на всякий случай» свое название и находившийся в обозе инвентарь химзащиты. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Незадолго до начала наступления произошло событие, которое произвело на меня, да и на всех, кто это видел, тяжелое впечатление. В один из дней в начале августа утром весь наш полк поротно был выведен за село, в котором мы обосновались. Примерно в 2–3 км от села в лесу мы все расположились на одном из склонов довольно большого оврага. Судя [81] по огромной массе солдат и офицеров, здесь был не один наш 230-й, а оба недавно сформированных штурмовых полка. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Большинству из нас, особенно недавно призванных в армию, ничего не было известно о причине этого грандиозного сбора. Но офицеры и некоторые наши старослужащие, очевидно, знали о предстоящем событии. Лица у многих были довольно мрачные. Почти не слышны были разговоры. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Ждали мы не долго. На поляне у противоположного склона оврага появились командир полка полковник Лачугин с группой офицеров. Затем из леса вывели довольно высокого и плотного мужчину, обритого, в белой нижней рубашке. Его окружали несколько автоматчиков во главе с комендантом полка. И вот тогда кто-то из стоявших рядом со мной сказал: «Расстреляют». [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Полковник что-то сказал одному из офицеров. Тот достал бумагу и стал довольно громко ее зачитывать. Хотя стояла мертвая тишина, содержание того, что он произносил до нас (во всяком случае, до меня) не доходило. Отчетливо услышал только последнюю фразу: «Просьба о помиловании отклонена». [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Я не помню, стоял ли приговоренный на краю ямы или это был бугор у кромки леса. Но он все время пытался обратиться к полковнику и даже намеревался сойти с места, где его поставили. Автоматчики отошли в сторону. Комендант, сняв с плеча автомат, стал метрах в 20 от осужденного. В это время он, наконец, сделал шаг вперед и закричал: «Товарищ полковник, товарищ полковник». В ответ раздался громкий голос командира полка: «По бандиту — огонь!». Затем автоматная очередь... [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Вся эта сцена стоит перед глазами, как будто все произошло вчера. Что было после — не помню. Знаю только, что расстрелянный то ли старший сержант, то ли старшина прошел долгие дороги войны, имел не одну награду. А столь суровую кару понес за то, что в пьяном состоянии, в поисках вина пытался вломиться в крестьянскую хату и на отказ [82] жителей открыть дверь изрешетил вход автоматными очередями. На беду за дверью стояли мать с дочерью, одну из которых он убил, а другую ранил. Все это и привело его к гибели. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Еще один подобный случай произошел в конце 1944 г. на севере Венгрии, когда расстреляли совсем молоденького танкиста. Говорили, что он якобы изнасиловал и убил венгерскую девушку. Тоже было общеполковое построение и та же процедура. Но я, сославшись на предстоявший караул, не присутствовал при этом. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Не знаю, почему, но расстрел в молдавском овраге на виду у трех полков потряс меня больше, чем все виденное в течение многих последующих месяцев нашего наступления, когда видел смерть и своих, и чужих. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Позже, вспоминая вдруг эти два события, я иногда приходил к мысли о возможной преднамеренности подобных публичных расстрелов. В Молдавии это случилось за две-три недели до нашего наступления в Румынии и Венгрии, танкиста расстреляли тоже перед вступлением в Чехословакию. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Невольно приходит в голову мысль, что это были своего рода ритуальные действия, психологические предупреждения огромной массе людей, вступающих в чужую, а то и враждебную (Румыния, Венгрия) страну. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Конечно, в ходе продвижения сотен тысяч солдат по Восточной Европе могли быть (и были) и жестокости, и преступления. Но ведь публичные казни за них были очень редкими. Вот почему эта мысль все время будоражила мои сомнения. А может, эти жертвы и были оправданы?! Ведь одними плакатами «Товарищ, помни: чехословак твой брат!», которыми наши армейские политработники увешали чуть не все южнословацкие деревни, не повлияешь на поведение всех солдат. [/color]
[color=rgb(0,51,102);font-family:Verdana, Tahoma, Arial, 'Trebuchet MS', sans-serif, Georgia, Courier, 'Times New Roman', serif;font-size:11px;]Но, возможно, я и ошибаюсь, а расстрелы, о которых я пишу, просто совпали по времени с началом больших наступлений. [83 [/color]
Сперва дай людям, потом с них спрашивай.
#
NETSLOV
- Topic Starter
-
- Администраторы
-
- 6 203 сообщений
- Создал тем: 757
- 1555 благодарностей
«Fortunate Son»
OFFLINE
Активность
5 661
Отправлено 09 февраля 2014 - 01:04
Наступление
События, связанные с фронтовой жизнью, как-то по-особому отложились в моей памяти. Если 2 года и 8 месяцев жизни в оккупированной Балте проходили на одном месте, за исключением заданий, связанных с временными, однодневными походами в ближайшие деревни или в другие места, то один год фронтовой жизни был как бы в сплошном движении. Подчас за одну неделю продвигались на несколько десятков, а то и сотен (перед Бухарестом) километров.
Из глубины памяти вдруг всплывают какие-то события, а иногда и вполне четкие картины разных мест, деревень, городов и даже улиц. Сколько их? И можно ли с уверенностью сказать, что именно там, а не в другом месте было то или это?
Мой путь, молодого солдата, которому только недавно исполнилось 18 лет, прошел с Украины через Молдавию, Румынию, Венгрию, Чехословакию и закончился в начале мая 1945 г. под Прагой. А затем, через три месяца, во второй половине июля 1945 г., 230-й полк 53-й армии оказался в Монголии, откуда началось наступление против японских войск. После окончания войны с Японией — служба в Забайкалье, в Сретенском пехотном училище, откуда я и демобилизовался в конце 1946 г.
Участие в крупных боевых операциях 1944–1945 гг. тогда отмечалось благодарностями Верховного Главнокомандующего (они среди солдат назывались «сталинскими благодарностями»), справки о которых вручались каждому участнику боев. [84]
У меня сохранилось, кроме удостоверений к военным наградам, полтора десятка таких справок, по которым можно определить весь мой фронтовой путь. Вот благодарность, объявленная 31 августа 1944 г. приказом Верховного Главнокомандующего «За отличные боевые действия в боях с немецкими захватчиками на подступах к Бухаресту»; в октябре — за освобождение Клужа, затем появляются многие венгерские города, «прорыв обороны противника и форсирование Дуная», «овладение городом Будапешт» 13 февраля 1945 г.; с начала марта 1945 г. перечисляются словацкие города (их много, наступление идет стремительно); 26 апреля — Брно и, наконец, «за участие в героическом штурме и освобождении Праги» — это уже из удостоверения к медали «За освобождение Праги».
Конечно, этот перечень не дает представления о фронтовых буднях, тяжестях многокилометровых маршей, опасностях, подстерегавших на каждом шагу, да и просто о трудностях солдатской жизни и службы во время войны. Особенно тяжелыми были бои во время Ясско-Кишиневского сражения, при осаде Будапешта, форсировании реки Грон, под Брно и в ходе штурма Праги.
Очень тяжелым по своей физической, да и психологической напряженности было практически непрерывное наступление на Бухарест. Уже к середине августа стало ясно, что наступление должно скоро начаться. По обеим сторонам Прута (на правом берегу длинный плацдарм был укреплен еще в апреле-мае) скопилось много боевой техники и войск. И вся эта махина должна была двинуться на Румынию.
Все началось 20 августа утром. Где-то вдалеке, как раскаты грома, послышалась артиллерийская канонада, а затем сплошной гул то ли непрекращающихся взрывов, то ли движения танков, то ли рева бомбардировщиков.
Только к вечеру наш полк двинулся по дороге на Бухарест. Сейчас это наступление вспоминается, как какой-то бесконечный марш по карпатскому лесному [85] предгорью с остановками либо для отражения прорывавшихся групп немцев (чаще всего ночью), либо для кратковременного отдыха на пару часов.
Второй день нашего марша, вернее, вечер этого дня запомнился мне своим жутким зрелищем. Сначала мы все почувствовали ужасный запах, а затем на большом пространстве, изрезанном окопами и воронками от взрывов снарядов или бомб, увидели сотни трупов. И не просто трупов, а разорванных на куски людей. Части человеческих тел висели на каких-то заградительных сооружениях, на проводах и столбах разрушенной телефонной связи, а может, электролинии. Человеческими телами и их останками были забиты окопы и канавы у дороги, по которой мы шли. Многие были раздавлены гусеницами танков или колесами машин.
Судя по одежде здесь была разгромлена румынская воинская часть, очевидно, в результате вчерашнего утреннего артналета, а затем прохода танков по территории, которая граничила с нашим плацдармом за Прутом. За два жарких августовских дня все это человеческое месиво превратилось в зловонный очаг. Дышать было невозможно. Поэтому невольно наше движение ускорилось. Но еще долго этот трупный запах мы ощущали, как будто им пропиталась вся наша одежда. Да, это были горы «пушечного мяса».
Немцы, очевидно, специально поставили румын вблизи нашего плацдарма, ожидая наступления именно отсюда. Прорвав эту румынскую оборону, мы стремительно двигались вперед.
Позже нам стало ясно, что немцы пытались выйти из замкнувшегося вокруг них кольца между Яссами и Кишиневом. А тогда было непонятно, почему мы так стремительно движемся за уходящими вперед нашими танками и бронемашинами, «начиненными» солдатами.
Позже наши офицеры подсчитали по карте, что мы подчас проходили по 50, а то и 70 км в сутки, вернее с вечера до утра, так как наш марш в основном [86] происходил ночью. Самыми запомнившимися словами тех ночей были «привал», после которого наступал какой-то сонный провал у всех лежавших в придорожных канавах с приподнятыми на обочину дороги ногами, а затем «подъем», который сразу же всех пробуждал. Но так хотелось полежать еще хоть две-три секунды.
Мы шли по главной дороге, а справа, чуть выше, в предгорье часто слышался шум боя, который иногда спускался и к нашей дороге. Это разрозненные, но подчас довольно большие группы немцев пытались прорваться на северо-запад.
Первые ощущения опасности боя или страха не запомнились. Но молодые солдаты, как и я, стремились быть поближе к старшим, уже давно воевавшим, как будто они могли защитить нас — молодых.
Иногда днем мы останавливались в каком-либо поселке или городе. Как-то мы увидели на марше воинскую часть в румынской форме, пошитой из такого же материала, как и наши гимнастерки. Это вступала в бой румынская добровольческая дивизия им. Тудора Владимиреску, сформированная из румынских военнопленных. Она и позже шла рядом с нашей 53-й армией по Венгрии и Словакии.
Румынские города Васлуй, Бырлад, Бузэу запечатлелись только своими названиями, но зрительно их облик не сохранился. Но хорошо запомнились окраины г. Плоешти. Не только тем, что наше продвижение замедлилось из-за сопротивления немцев, которые к тому же подожгли несколько нефтяных скважин. Но особенно поразили видные даже в темноте (а мы проходили Плоешти ночью) колоссальные по своим размерам воронки от бомб. Их диаметр достигал 25–30 м, а глубина до 10 м. Обходя их, мы не знали, что это воронки от американских бомб, которые были сброшены бомбардировщиками США в апреле или мае 1944 г.
Наконец, последний рывок пехоты, и 30 августа мы приближаемся к Бухаресту. Нам, во всяком случае солдатам, еще не было известно, что брать город [87] штурмом нам не придется, что Румыния заявила о выходе из войны и переходе на сторону антигитлеровской коалиции, за что ее король Михай I затем получит советский орден Победы.
Нашей 53-й армии по приказу командующего 2-м Украинским фронтом маршала Р. Малиновского оказана высокая честь первой войти в Бухарест. Об этом я, конечно, тогда не знал, но утром 31 августа в строю 230-го армейского полка вступил в столицу Румынии. Не могу точно сказать, входила ли первой дивизия Тудора Владимиреску. Помню только, что наше вступление в Бухарест выглядело как настоящий парад, какого я до конца войны больше не видел.
После десятидневного, почти непрерывного марша, не успев даже стряхнуть с себя пыль, в пропотевших от жары гимнастерках, с автоматами за плечом мы шли по широкому проспекту отнюдь не строевым слаженным шагом, да и ряды были не очень стройные. Но гремел полковой оркестр. А впереди с большим букетом цветов шел командир полка полковник Лачугин.
Кругом толпы народа, очень приветливые лица, многие дарят цветы. Я иду слева в шеренге и, когда движение замедляется, слышу слова женщины, сказанные одна другой: «Адевераць солдаць». Эти слова я уже могу перевести для себя: «Настоящие солдаты».
Смотрю на город. Красивый. Похожий на Одессу.
И сейчас, спустя более 60 лет, я отчетливо помню, о чем думал тогда, проходя по бухарестскому проспекту. И это не выдумка мемуариста, а правда: 31 августа 1944 г. я вдруг осознал, что завтра, 1 сентября начало учебы в школе, а мне так хочется учиться дальше. Да, я действительно думал об этом. Ведь мне было еще только 18 лет.
Пройдя торжественным маршем через весь Бухарест, мы (к тому времени начался сильный дождь) двинулись на юг и остановились недалеко от болгарской границы в Александрии. [88]
Венгерские дороги
В последние месяцы 1944 г. наш полк перемещали с одного направления на другое. Само передвижение по венгерским дорогам и в районах, близких к Будапешту, и восточнее было довольно тяжелым. Не только из-за бомбежек. Узкие венгерские дороги были разбиты, а чуть на шаг ступишь в сторону — проваливаешься по колено в глинистую, размытую дождями землю. Наше взводное хозяйство, погруженное на две повозки, приходилось вытаскивать буквально на руках. Особенно доставалось нашим двум ездовым (Степану из Кировоградской области, имени другого я не помню), которые никак не могли справиться с венгерскими лошадьми. В памяти всплывают некоторые разрозненные события, связанные с этими дорогами.
В один из дней Слоущ послал меня на склад за какими-то вещами. Склад находился в другой деревне, где был и штаб полка. Чтобы сократить расстояние, мы поехали через редкую рощицу. И тут, слева я увидел разбросанные серые ящики, некоторые — разбитые. Остановив лошадей, соскочил с повозки и подошел к находке. Это были явно немецкие ящики. Я увидел уложенные в ячейки небольшие снаряды, на каждом из которых по окружности снаряда были узкие полосы нескольких цветов. Первая мысль — это снаряды с какими-то химическими отравляющими веществами. Еще до вступления в Венгрию нас предупреждали об угрозе применения немцами химического оружия. Поэтому [89] я решил вернуться во взвод и доложить обо всем Слоущу. После моего рассказа о находке комвзвода разыскал начхима Окатова, и они с саперами поехали к найденным ящикам. Меня уже поздравляли с возможной наградой за важную находку. Вечером Слоущ, объявляя мне благодарность за бдительность, сказал, что это действительно немецкие химические снаряды. Но какого назначения — боевые или какие-то другие — он не объяснил. Добавил только, что и в других местах обнаружены такие же. Так что я был не первым, кто их нашел. Но для командования, сказал Слоущ, эти сведения являются важными.
Еще два случая связаны с венгерскими дорогами. Но это уже было в конце декабря, на севере Венгрии, К тому времени стало холоднее, по ночам даже были морозы. Стоя ночью в карауле, я это особенно ощущал.
Взвод расположился в двух домах только что занятой деревни. Как всегда, походная кухня не поспевала за нами. Приходилось кашеварить самим. Узнав, что поблизости расположена свиноферма, хозяин которой убежал при нашем наступлении, Слоущ послал меня туда с одним из ездовых. Выехав за деревню, мы направились прямо через поле, по буграм, ломая лед довольно глубоких замерзших ям. Видно, здесь хорошо поработала наша артиллерия.
И вдруг наша повозка резко остановилась. Обе лошади нервно и громко заржали. Я соскочил с повозки. Первое, что увидел — широко открытые стеклянные глаза, которые будто уставились на меня. Дальше было видно вмерзшее в лед туловище немца. Но страшнее всего был вид голой, без шапки, головы убитого, наполовину вмерзшей в землю. И глаза! Почти полностью открытые и устремленные в небо.
С трудом вытащив повозку, мы медленно двинулись дальше. Недалеко лежали еще двое убитых немцев, лицом вниз, и тоже наполовину вмерзшие [90] в еще недавно полузатопленное поле. Выполнив все хозяйственные дела, мы вернулись в деревню. Но еще очень долго на меня смотрели эти как будто живые глаза.
На второй или третий день со мной произошло еще одно дорожное происшествие. Верхом на лошади я поехал в соседнюю деревню, где располагался батальон выздоравливающих, с поручением от Окатова к комбату. По разбитой и замерзшей дороге лошади было трудно пройти. Поэтому я поехал сначала полем, а затем за холмами решил свернуть в лесок. Так мне описал маршрут Окатов, уже ездивший туда накануне.
И вдруг слева раздалась автоматная очередь. По свисту пуль я понял, что стреляют издалека по мне. Свалившись с лошади, я потащил ее за собой в глубокий овраг. Почти одновременно со стрельбой услышал «многоэтажный» матерный разряд: «Куда прешь? Там немцы...!!!» Оказывается, ночью немцы заняли пустовавший хутор и продвинулись по оврагам в нашу сторону. А я, вместо того чтобы ехать вправо, свернул влево — им навстречу. К счастью, в овраге были наши солдаты из полкового охранения. С их помощью я выбрался на противоположную сторону оврага, а затем доехал до нужного мне места.
Ну, а теперь еще один «дорожный» сюжет. Но в данном случае венгерская дорога предстает в моей памяти не в буквальном смысле, а как определение части моего жизненного пути. Иногда поражаешься странному, но последовательному сочетанию событий, фактов, людей. Вскоре после вступления в Венгрию наш полк стоял в одном из восточновенгерских небольших городков. Я и Севостьянов, как всегда, любопытства ради осматривая окрестности, обратили внимание на красивое поместье или даже дворец. Войдя внутрь большого двора, мы увидели оригинальное строение в виде полуэллипса, высотой в два — три этажа. Весь фасад состоял из стеклянных высоких окон. [91]
Володя остался во дворе, а я вошел внутрь здания. Остановился и замер от восхищения. Это был огромнейший зал, вся стена которого представляла гигантский стеклянный шкаф, в котором находились, вероятно, тысячи и тысячи книг.
Я прошел из одного конца зала в другой. В центре некоторые шкафы были открыты. Мое внимание привлекли толстые красные тома. Целая серия. Взял один из них. На нем была надпись золотыми буквами, очевидно, на венгерском языке, которого я тогда, конечно, не знал.
Рядом в шкафу такие же толстые тома, но черного цвета, судя по словам заглавия, на немецком языке. Конечно, я не пытался прочесть, а тем более запомнить название этой серии. Володя поторопил меня. Долго я вспоминал этот кратковременный визит в чудесную библиотеку.
А теперь мысленно переношусь на семь лет вперед. Осень 1951 г. В кабинете декана истфака МГУ для группы студентов читает спецкурс по историографии известный историк — академик Евгений Викторович Тарле. После лекции много вопросов. Кто-то спрашивает: «С чего началась Ваша научная деятельность?» Е. В. Тарле отвечает: «Мой первый научный доклад и первая публикация были посвящены истории венгерского крестьянства в конце XVIII в.»
Никого, кроме меня, ответ академика ничем не поразил. А для меня он оказался своеобразным стимулом для принятия важного жизненного решения. Дело в том, что уже около года я «нелегально» работал старшим библиографом в расположенной неподалеку от истфака Фундаментальной библиотеке общественных наук Академии наук и, кроме того, изучал венгерский язык.
Через месяц или два в Москву приехал директор Библиотеки Венгерской академии наук профессор Пах Жигмонд Пал. Основной его визит — в нашу библиотеку. Директор — Виктор Иванович Шунков представил меня Паху, как начинающего научного работника, изучающего венгерский язык и намеревающегося [92] подготовить кандидатскую диссертацию по истории венгерского крестьянства. Профессор Пах с интересом и очень доброжелательно отнесся к моим научным намерениям и предложил помочь в обеспечении документальной базы диссертации.
Весной 1952 г. в библиотеку пришла большая посылка. В ней оказалось несколько коробок с микрофильмами многочисленных интересовавших меня архивных документов и четыре больших тома. Два толстых красных тома с золотыми буквами, которые я уже мог не только прочесть, но и перевести. Это были тома из серии свода венгерских законов, относящихся к XIX в. Два черных тома, на немецком языке — венгерская статистика. Я не могу никакими словами передать свое тогдашнее состояние. Я узнал их! Уверен, что это были книги из той серии, которая стояла в поразившей меня библиотеке осенью 1944 г.
Я защитил кандидатскую диссертацию. Венгрия, но уже другого периода, присутствует и в давно защищенной докторской диссертации. А с директором Венгерского института истории, вице-президентом Венгерской академии наук академиком Пахом Жигмондом Палом мы поддерживали доброе знакомство и сотрудничество в течение 50-ти лет, особенно в рамках совместной научной комиссии обществоведов.
В конце апреля 2001 г. в Будапеште на встрече российских и венгерских обществоведов я поблагодарил академика Паха за многолетнее научное сотрудничество и подарил ему оттиск моей статьи по истории венгерского крестьянского движения. Академик был очень растроган.
А сейчас вновь совершаю мысленное перемещение, но уже в прошлое, в осенний день 1944 г. Я вышел из поразившей меня библиотеки. Восторженно рассказываю Севостьянову об увиденном. Улыбаясь, Володя говорит: «Ладно, увидим еще не одну библиотеку». И добавляет: «Если доживем до конца войны».
Да, мы еще на войне... [93]
Грустный полонез Огиньского
Я не могу последовательно описать весь свой фронтовой путь. Поэтому расскажу только о некоторых событиях, притом даже не чисто военного плана.
После Бухареста через несколько дней наш полк погрузился на станции Рошиорь де Веде в эшелон, который под бомбежками немецких самолетов все же благополучно дошел до Юго-Западной Трансильвании. Высадились мы в г. Дева. Затем в течение одной или двух недель стояли в небольшом городке Думбрава, недалеко от Лугожа.
Однажды капитан Окатов взял меня и еще двух или трех солдат, и мы выехали на грузовой машине в штаб армии, находившийся в только что занятой нами Тимишоаре. Но когда мы подошли к городу, оказалось, что немцы несколько раз пытались вернуть его себе. Вот и сейчас вдалеке слышалась стрельба. Ее звуки приближались и к тому району города, где остановилась наша машина.
Когда стрельба стала отдаляться, Окатов позвал меня с собой, и перебежками мы двинулись к месту, указанному офицером штаба, которого встретил наш капитан.
Через некоторое время, побывав в известном Окатову подразделении, мы такими же перебежками направились к нашей машине. И здесь, пробегая за капитаном по узкой улочке, я увидел разбитую [94] витрину магазина, за стеклами которого видны были какие-то музыкальные инструменты. Но мой взор упал на несколько аккордеонов, один из которых (среднего размера) лежал у самого края разбитой витрины. Почти не останавливаясь, на ходу я схватил за ремень этот аккордеон (благо он был застегнут, а не раскрыт) и побежал за скрывшимся за углом улочки капитаном.
Увидев меня с аккордеоном под левой рукой, Окатов без осуждения сказал: «Что, трофеи собираешь?». Но ругать не стал. Забросив аккордеон в кузов машины, я взобрался и сам туда же.
Но нам пришлось вернуться к тому месту, где мы с Окатовым побывали, за какими-то ящиками для нашего полка. Стрельба стихла. Очевидно немцы либо ушли, либо их добили на противоположной окраине Тимишоары.
К вечеру мы возвратились в Думбраву, и я впервые раскрыл «трофейный» аккордеон. Со множеством злоключений, часто оставаясь в обозе полка, этот аккордеон пройдет весь мой фронтовой путь и доедет не только до монгольских степей, а затем и до Балты, но и до московской Стромынки, где он «поселится» в студенческом общежитии под кроватью студента истфака МГУ. Но все это будет только через три года, в сентябре 1947 г.
После пополнения полка в Думбраве через несколько дней началось наступление на северо-запад к венгерской границе. Здесь не было таких стремительных и продолжительных маршей, как от Ясс до Бухареста, но нас ждали другие фронтовые трудности: болотистая тисская низменность, заполненные водой окопы, холодные осенние месяцы конца 1944 г., а главное — усилившееся сопротивление немецких войск, особенно под Будапештом.
Была еще одна, не военного плана особенность нашего наступления, да и пребывания в интервалах между боями на венгерской территории. Это отношение ее жителей к советскому солдату. Оно по-разному [95] проявлялось. В Румынии, даже в западной Трансильвании, где преобладает венгерское население, нас встречали довольно добродушно.
А в Венгрии мы почувствовали резкий контраст, хотя никакого недоброжелательства с нашей стороны (во всяком случае, там, где я бывал) не выражалось. Может быть, это объяснялось тем, что венгерская армия продолжала воевать вместе с немцами. Но очень часто (опять же я сужу по своим впечатлениям) через два-три дня общения при лояльном отношении с нашей стороны владельцы жилья, где мы останавливались «на постой», были более благосклонны к нам.
Вот один из запомнившихся случаев. Кажется, это было в городке Тисафюред, где мы пребывали в ожидании нового пополнения. Наш взвод разместился на первом этаже виллы в большом имении. Хозяина не было, он сбежал, как и вся челядь. Остались только двое жителей виллы — муж и жена, которые заняли второй этаж.
Расположившись в своих «апартаментах», впервые за много месяцев в уютном жилье, Володя Севостьянов и я решили осмотреть окрестности. Недалеко от нас в центре небольшой площади стоял довольно внушительных размеров храм. Боковая дверь была открыта. Мы вошли.
Я впервые был в католическом храме, поэтому с интересом рассматривал резной иконостас и многочисленные фигуры святых. Оглянувшись, я увидел поднимающиеся к потолку многочисленные белые трубы. Догадался, что это орган.
Рассматривая орган, Володя обратил внимание на большой надувной мех внизу, слева от двойной клавиатуры. Зная о том, что я до войны немного учился игре на пианино, а сейчас осваивал свой трофейный аккордеон, Володя, нажав ногой на мех, предложил: «Давай «на позицию девушка».
Я взобрался на высокое кресло и стал разглядывать двойную клавиатуру и различные рычаги. Что-то сдерживало меня от этого своевольного поступка. [96] Да и настроение было грустное: от знакомого солдата из бывшего нашего 1-го штурмового полка я узнал о гибели моего балтского приятеля Гриши Кривоносова. По его словам, Гриша и еще несколько ребят из Балты, призванные вместе со мной, погибли в один из первых дней наступления на Бухарест. Возможно, рядом с той дорогой, по которой наступал наш полк.
Володя несколько раз нажал на мех, а я слегка на одну из клавиш. Прозвучал тихий, но отчетливый звук. И здесь не знаю, что на меня нашло. Я стал очень медленно, с большими интервалами нажимать на клавиши. Сначала тихо, а потом чуть громче по храму поплыла грустная мелодия. Это были очень замедленные и поэтому грустные первые аккорды полонеза Огиньского. Еще мальчишкой я одной рукой подбирал на пианино в балтском доме пионеров понравившуюся мне мелодию.
И вот сейчас я исполнил ее почти полностью. Но я играл очень медленно, и могло показаться, что звучит отнюдь не светский, а церковный мотив.
Выйдя из храма, мы увидели на площади несколько женщин, которые без какого-либо осуждения посмотрели на нас, а одна даже поклонилась и что-то сказала, когда мы прошли мимо.
Несколько дней наши командиры Окатов, Михайлов, Слоущ, а также Севостьянов, я и еще несколько солдат из взвода жили в уютной вилле. За это время ее хозяин, оказавшийся врачом, вылечил мою рану на левой ноге, с чем долго не могла справиться наш полковой врач Валя. Каждый вечер мы чаевничали в гостях у врача и его жены, с трудом и смехом объясняясь на смеси немецкого и французского языков.
Позже, пройдя всю северо-восточную Венгрию, встречаясь со многими людьми разных поколений, я убедился, что тебя человек воспринимает в зависимости от твоего отношения к нему. Хотя, конечно, это определяется и сложившимися отношениями между государствами. [97]
Автор: Baltyanin 13.2.2013, 8:57
Аустерлиц через 140 лет
Первые месяцы 1945 г. в моей памяти связаны с наступлением в Словакии. В январе был тяжело ранен мой взводный, лейтенант Михаил Слоущ. Одна из деревень, которую мы только заняли, была обстреляна артиллерией. Снаряд разорвался недалеко от дома, у стены которого стоял Слоущ. Большой осколок попал ему в бок. К счастью, кость не была задета. Кажется, во время этого обстрела был ранен и командующий 53-й армией генерал И. М. Манагаров. Говорили, что где-то в расположении нашего полка.
Через месяц мы остались и без начхима, капитана Окатова. Его отправили на учебу в Москву в академию.
Из тех, кто ко мне относился очень хорошо, остались Михайлов и Севостьянов. Я до сих пор не могу себе объяснить, чем заслужил почти дружеское расположение ко мне, рядовому солдату, и Окатова, и Слоуща, и Михайлова. Может быть, им нравилась моя начитанность, хорошие общие знания, да и прочно усвоенная военная и специальная подготовка по профилю взвода. Мне часто поручали проводить занятия с новоприбывшими в полк, хотя среди них были солдаты намного старше меня, уже побывавшие в боях. Как бы то ни было, но я чувствовал, что мои командиры как будто оберегали меня от всякой опасности. А они возникали довольно часто. [98]
Перед форсированием Грона или одного из его притоков, в Словакии, нужно было подготовить дымовую завесу. Но вместо наших обычных дымовых шашек нам прислали новые американские, которые сначала давали столб огня, а затем начинали дымить.
Так случилось, что перед постановкой в назначенное время дымовой завесы мне пришлось всю ночь пролежать в болотной канаве, практически мокрым. Да и «американский фейерверк», как мы его называли, вызвал огонь немецких минометов.
Через несколько дней после форсирования Грона у меня под левой рукой образовалась опухоль величиной с большое яблоко. Мучительную операцию почти без наркоза (его действие закончилось, а еще оставалось вырезать большой кусок опухоли) сделала наша врач Валентина. Затем я оказался в батальоне выздоравливающих.
Но вместе с полком мы двигались вперед. И однажды я обратил внимание на столб, где путевая стрелка на немецком языке указывала «Nach Austerlitz» — «на Аустерлиц». Я не поверил своим глазам.
За несколько месяцев до начала войны я прочел, почти не отрываясь, за одну или две недели, «Войну и мир» Л. Толстого. Все, что было связано с войной с Наполеоном в 1805 г., я знал только по этому роману.
Вернувшись в свой взвод из батальона выздоравливающих, я первым делом всем рассказал, куда мы идем и где находимся. Я с жаром говорил обо всех обстоятельствах битвы под Аустерлицем, об Андрее Болконском, о всех участниках битвы — героях романа. Я так увлекся, что, кажется, порой путал события Аустерлица с Бородиным, а Аустерлиц стал почти победой для русских. Иногда вечером на привалах к нам во взвод приходили офицеры и солдаты из соседних рот и просили меня вновь и вновь рассказать об Аустерлице.
А путевые таблички с указанием на Аустерлиц попадались все чаще и чаще. Наконец, через несколько дней, это было уже в середине апреля, мы [99] увидели вдали, километрах в 5–6 невысокий холм и на нем большой крест. Мы поняли, что это и есть Аустерлиц. Вести бой за это место досталось другим. Поэтому, когда наш взвод оказался на Аустерлицком поле, все бросились к кресту. Это был памятник всем павшим здесь в ноябрьской битве 1805 г.
Основанием креста была своего рода часовня. Дверь оказалась открытой. Я, старший лейтенант (с ним мне довелось познакомиться в батальоне выздоравливающих) и еще несколько солдат вошли в часовню. Посредине — большая мраморная плита с кольцом. Солдаты не удержались и приподняли плиту. При свете дня мы увидели глубокую яму, наполненную белыми костями.
Когда мы вышли из часовни, к нам из стоявшего невдалеке небольшого дома (это был музей) вышел пожилой мужчина и в ходе разговора (понять его чешский язык не составило труда) сказал, что даже спустя столько лет каждую весну при вспахивании ближних полей крестьяне находят либо человеческие кости, либо пуговицы или какие-то атрибуты военного снаряжения времен Аустерлицкой битвы. Все это они приносят в часовню и в музей.
Справа от памятника — две могилы наших солдат, которые закончили здесь свой жизненный путь, выполняя задание: они сняли с креста засевшего там немецкого артиллерийского наводчика, но сами при отступлении погибли.
Как странно переплетаются даты и судьбы человеческие. В теплый июльский вечер 1975 г. здесь, на Аустерлицком поле у памятника, воздвигнутого к 100-летию сражения, т.е. в 1905 г., 70 лет тому назад, стоят трое русских — москвичей: два историка (я и моя жена Ольга) и один математик (наш сын Сергей), совершающие поездку на своем «жигуленке» по Польше и Чехословакии. 170 лет тому назад (ну, чуть позже — на 4 месяца) здесь сосредоточивались многотысячные армии. Где-то рядом русский император Александр I (ему и его внешней политике посвящены многие исследования, книги Ольги Орлик), сидя в [100] своей коляске, давал указания стоявшему возле Кутузову о начале сражения с войсками Наполеона. Кутузов возражал, предвидя наше поражение. Но царь настоял на своем. А вот там, на холме вскоре появился герой Аустерлица — победитель Наполеон.
Да, все это было здесь. И здесь же, через 140 лет, в апреле 1945 г. русская армия — Красная Армия продолжала громить вражескую фашистскую армию, отступавшую к Брно. И явно здесь прошел либо проехал командующий 53-й армией генерал-лейтенант (ему недавно прибавили на погоны вторую звезду) И. М. Манагаров, отдавая приказы о штурме Брно. Во время этого штурма был тяжело ранен и едва не погиб брат моей жены Николай, с которым я познакомился лишь через 8 лет...
Наш поредевший взвод, ненадолго задержавшись у памятника — креста (он стал называться «Могилой мира»), пошел дальше, на Брно, затем на Прагу. А с ним и я.
Даты, люди...
Сейчас, когда я пишу эти запоздалые воспоминания, идет 2005 год. В мае — 60-летие Победы и 60-летие боев 53-й армии у Аустерлица, а в ноябре — 200 лет знаменитому Аустерлицкому сражению. Принесет ли кто-нибудь цветы к «Могиле мира» и поклонится ли праху «русских воинов на полях Аустерлица, павшим 20 ноября 1805 года» (так написано на памятнике). Да и вспомнит ли кто-нибудь (даже из историков) это событие?
Моя Оля, возможно, написала бы в «Новую и новейшую историю» очередную интересную статью о внешней политике России в начале XIX в. Но такой статьи не будет. С интервалом в три недели после 200-летия Аустерлица Оле исполнилось бы 75 лет. Но, увы, она не дожила и до 70.
Вот так странно и грустно переплетаются даты и наши судьбы. А моя судьба тогда, в конце апреля — начале мая 1945 г. вела меня дальше по военной дороге. Через десять дней после взятия Брно мы уже продвигались к предместью Праги. [101]
И здесь, за несколько дней до окончания войны я и многие солдаты и офицеры нашего полка стали свидетелями дикого по своей сущности поступка.
Жестокость. Она является неизменной чертой всякой войны. Сама война — жестокость. Но бывают случаи, когда эта жестокость проявляется совершенно бессмысленно, без причины и без повода. Один из таких случаев я помню до сих пор.
На обочине дороги, ведущей в Прагу, привал нескольких взводов, в том числе и нашего. Метрах в 200 справа от дороги сидят на земле несколько десятков немцев, окруженных нашими автоматчиками. Видно, их только недавно взяли в плен, до подхода нашего взвода и нескольких других.
Впереди на дороге стоит группа наших штабных офицеров. Слева широкая болотистая долина, поросшая густым, но невысоким кустарником. Ее пересекает глубокая, наполненная водой канава, которая подходит к дороге, почти у того места, где мы расположились на привал. И вдруг кто-то из стоявших впереди офицеров громко закричал: «Андрей, Андрей!»
Мы увидели, как широкими прыжками, с кочки на кочку, в глубину болотистой долины быстро бежит ординарец одного из штабных офицеров (а может, и начальника штаба) Андрей. Высокий, здоровый, он устремился к канаве, в правой руке держал расчехленную саперную лопатку.
И тут мы увидели, что по канаве, почти по пояс в воде, прикрываясь за кустами, изо всех сил продвигается в сторону более высокого кустарника маленькая худенькая фигура в немецкой форме. Это был мальчишка, видно совсем недавно попавший на фронт. Он, наверное, спрятался, когда немцев его части взяли в плен, и сейчас надеялся где-то укрыться. За кустами мелькала его светлая голова, а справа его настигал штабной ординарец. Снова кто-то закричал: «Андрей, Андрей», но тот, как безумный, мчался к мелькающей голове. Чувствовал ли немец свою приближающуюся смерть, не знаю. [102]
Помню только его хриплый крик, когда он увидел Андрея. А тот со всего размаха острой стороной лопаты расколол пополам голову мальчишки. Тот свалился в мутную воду канавы.
Что-то громко крича, Андрей выбирался на дорогу, на ходу вытирая лопатку о кустарник. «Ну и дурак», — сказал кто-то из стоящих рядом со мной. А справа находились пленные немцы, как и мы видевшие эту кровавую расправу.
Сам Андрей, находясь постоянно при штабе, не был известен какими-то боевыми заслугами. Зачем ему понадобилось это совершенно бессмысленное жестокое убийство, не пойму. Может, чувствуя, что война подходит к концу, захотелось и ему «внести свой вклад». Но это нужно было делать в бою, а не губить поверженного противника, тем более мальчишку.
Не помню, такие ли мысли приходили тогда мне в голову. Знаю только, что этот поступок осудили и те, кто в бою убивал врага. Мне не известно, как отнеслось к такой выходке Андрея его начальство, но почему-то после взятия Праги я его в полку больше не встречал.
Прагу я впервые увидел ранним вечером 10 мая с горы городского предместья Вышеград. Казалось, это не реальный город, а картина, где нарисована средневековая фантазия. И я не предполагал, что эта фантазия станет через 13 лет реальностью моей жизни на целых три года.
А сейчас мы ликовали. Конец войне. Скорее домой. Мы победили. Мы живы. Казалось, общему празднику не будет конца. Правда, тогда мы знали, что западнее Праги еще несколько дней шла стрельба, продолжалось преследование отступавших власовцев, надеявшихся на покровительство американского военного командования, которое обосновалось в г. Пльзень.
Наш полк отвели к городу Влашиму и окрестным селам. Мирная, спокойная жизнь казалась какой-то необычной, нереальной. [103]
С войны на войну
Скоро стало известно, что начинается подготовка к отправке домой, в Союз.
И действительно, к началу июня мы передислоцировались к городу Бенешов, южнее Праги. 7 или 8 июня наш 230-й стал загружать эшелон на путях станции Бенешов. Нашему взводу, да и многим другим достались не крытые вагоны, а платформы. Но мы не огорчались. Напротив. Уже было довольно тепло. Из огромных тюков прессованного сена мы построили стены и перегородки. Сверху накрыли их плащпалатками.
Куда и как долго мы будем ехать, никто не знал. Всем хотелось поближе к своим родным местам. Но в общем главным было возвращение на родину, в свою страну.
Я четко запомнил две даты: 9 июня и 19 июля. Ровно сорок суток шел наш эшелон.
Сначала поезд прибыл в предместье Праги. С высоты железнодорожного моста через Влтаву (поезд как будто специально двигался очень медленно) мы любовались мостами и башнями дивного города. Затем мы ехали почти все время вдоль реки и скоро остановились у слияния Влтавы и Лабы (Эльбы).
По обеим сторонам железнодорожного пути, на невысоких холмах, почти по всей дороге дальше к северо-западу тянулись ряды двух — и трехэтажных коттеджей. И почти в каждом из них на окнах или на крыше были укреплены белые полотнища. Здесь жили [104] немцы, которых таким образом местная чешская власть заставила заявить о капитуляции Германии.
Дальше дорога тянулась вдоль Эльбы и, наконец, мы увидели гигантские руины огромного города, над которым возвышался, как бы врезанный в облака, шпиль большой кирхи. Это был разгромленный американской и английской авиацией Дрезден. Его бомбили уже к концу войны, оставляя в покое во все предыдущие годы. Зачем понадобилось уничтожение древнего города и многих тысяч его жителей, непонятно. Акт устрашения? Но война ведь шла к концу.
Дальше стали мелькать небольшие города юго-восточной Германии. Длительных остановок, кроме Дрездена, я не запомнил. И наконец, Познань, куда уже была подведена широкая советская железнодорожная колея.
Мы перегрузились с платформы на платформу. Эшелон — опять такая же платформа. Мелькают польские города и села. Здесь уже следы войны видны более отчетливо. И наконец, поезд медленно идет через Варшаву. Кругом руины, как и в Дрездене.
Я не помню, когда мы пересекли польско-советскую границу. Радость возвращения на родину омрачалась всем, что видел вокруг: разруха, бедность, повсеместное человеческое горе.
И вот здесь началось нервное ожидание: куда поедем дальше? Кто говорил, что раз фронт называется 2-й Украинский, то и поедем на Украину. Кто предполагал, что направимся к Сталинграду.
Но поезд шел на восток, на Москву. Столица все ближе. Эшелон останавливается. Станция «Голицыно». Мы находимся здесь несколько часов. Я, как стало мне известно после возвращения домой, мог бы в это время повидаться с братом Витей. Он в эти дни находился в Голицыне в одной из воинских частей, которые тоже готовились к длительному переезду в направлении, куда шел и наш эшелон.
Сейчас, когда я иногда на электричке еду к себе на дачу в Полушкино, по белорусской дороге, [105] всегда вспоминаю остановку здесь моего военного эшелона. Кажется, и здание станции, и переходной мост через железнодорожные пути — ничего не изменилось.
Затем эшелон перешел на окружную железную дорогу и остановился на 2 или 3 дня. Многие служившие в нашем полку москвичи (очевидно, с разрешения командира полка) умчались в город. Я не рискнул выбраться в Москву, в которой был в 1940 г., так как не знал здесь ли брат моей мамы — дядя Шура.
Командование полка, вероятно, уже было осведомлено о нашем дальнейшем пути. Но даже командиры батальонов и рот были в неведении. У штабных вагонов чувствовалась повышенная суета, все время появлялись незнакомые нам офицеры. Связисты загружали какое-то громоздкое оборудование.
И вот к вечеру одного из дней раздалась команда: по вагонам. Поезд тронулся. Когда ранним утром со своей платформы мы увидели, что наш эшелон стоит на станции Владимир, стало все ясно — едем на Восток.
Проходили дни и недели, а мы все продвигались дальше. Волга, реки Сибири, тайга, Байкал — все это радовало, было очень необычным; длительные стоянки позволяли отдохнуть после довольно утомительного грохота и тряски на платформе.
Дорогу скрашивали звуки моего «трофейного» аккордеона из Тимишоары, игру на котором я уже довольно прилично освоил. На стоянках возле нашей платформы собирались все из соседних вагонов. Пели песни. А когда приходили девушки из роты связи, то начинались танцы.
И все же часто стали задавать себе вопрос: что ждет нас впереди? Служба на Дальнем Востоке или опять война? Склонялись больше ко второму варианту. А когда после Читы эшелон вскоре повернул на юг, в сторону Монголии, сомнений уже не было. [106]
19 июля, ровно через 40 суток после отъезда из Бенешова, мы увидели надпись Баян Тумэн. Дальше пути нет. Голая степь. Первое, что бросилось в глаза, были огромных размеров резиновые резервуары, наполненные водой. Стояла удушливая жара. К тому же почувствовалось, что мы находимся на горном плато с весьма низким (непривычным для нас) давлением.
Каждый получил по два котелка воды — один на мытье, другой на стирку. Но так хотелось пить, что ни о какой стирке не могло быть и речи.
Самым же тяжелым был укол (говорили чуть ли не 4–5 кубиков) в спину против всевозможных страшных болезней — от чумы до столбняка. Что такая угроза существует, мы поняли, вернее, увидели, при закате солнца, когда вся огромная степь заколыхалась: это из своих песчаных нор вылезли тысячи огромных грызунов-тарбаганов, разносчиков всевозможных болезней.
Комбинированный укол дал такие тяжелые последствия, что почти все в полку тяжело заболели. И это продолжалось несколько дней. К тому же тяжело переносились резкие температурные перепады: от дневной жары к ночному холоду.
Больно было смотреть на худых и бледных молоденьких солдат 1926 и 1927 гг. рождения, прибывших из Калинина. У многих из них от перепада давления из носа шла кровь. Да и вообще они были гораздо слабее нас, прошедших фронт, «откормленных» в Чехословакии за месяц после войны. Казалось, все живое с трудом могло перенести это пекло песчаной пустыни, потоки горячего ветра, дующего с юга. Даже привезенные нами холеные венгерские лошади не выдерживали нового для них климата и на переходах падали одна за другой.
Не знаю, сколько времени мы пробыли в районе Баян Тумэна. Вскоре мы совершили довольно тяжелый переход, кажется, в юго-восточном направлении, на Маньчжурию. Впервые в жизни я [107] увидел в огромной песчаной раскаленной пустыне настоящий мираж: где-то далеко реально вырисовывались очертания каких-то строений и, что было особенно тяжело переносить на жаре, явный берег то ли моря, то ли широкой реки.
Кругом было большое скопление наших войск. Здесь же, как выяснилось, и танкисты 6-й танковой армии, которая шла впереди нас на Бухарест, а затем была рядом и в Венгрии, и в Чехословакии.
Переходы следовали один за другим. В первых числах августа мы были возле Тамсаг Булата, у юго-восточной границы Монголии. Когда 8 августа была объявлена война Японии, наш полк продвинулся вперед, но затем последовала остановка.
И вот в эти дни, хотя разворачивалось наступление, по ротам стали отбирать солдат, в основном ослабленных после тяжелых переходов, для отправки в Читинскую область. Там должны были быть сформированы подразделения с задачей создать условия для размещения войск будущего Забайкальского военного округа.
Когда Михайлов спросил, не поехать ли мне туда, я впервые вытащил полученную в Балте справку о непригодности к строевой службе. Прочитав ее, Михайлов без всякой злобы сказал: «Ну и дурак же ты».
Через пару дней команда «слабаков», как нас назвал Володя Севостьянов, была сформирована и по группам на студебекерах отправлена в знакомый Баян Тумэн.
Помню шли проливные дожди. Дождавшись своего поезда, мы, промокшие до последней нитки, влезли в свой товарный вагон и заснули на много часов.
Ну, а дальше пошла рутинная солдатская служба. Все мы были распределены по командам, которые разъехались по всей Читинской области. Сначала я попал в небольшую воинскую часть в поселке Кокуй Сретенского гарнизона. А потом случайные [108] обстоятельства привели меня в Сретенское пехотное училище.
В октябре 1946 г. вышел указ о демобилизации из армии нестроевиков. К концу декабря я уже был в Балте и, сняв погоны старшего сержанта, пошел опять в свою родную школу просить, чтобы меня приняли в десятый класс. Меня приняли «условно», как «великовозрастного» для нормальной школы. А мне только недавно исполнился 21 год.
Так закончилась моя военная юность. Впереди еще была вся жизнь. Только почему она так быстро проходит? [109]
Вместо заключения
Память — странный инструмент: что-то отложилось, как будто произошло вчера, а большинство событий, и особенно имен, ушли «в небытие», и даже не верится, что какие-то важные дела действительно имели место, хотя знаешь, что они не могли не быть. Именно поэтому я иногда с сомнением отношусь к тем «беллетризированным» мемуарам и их авторам, которые в мельчайших подробностях, день за днем описывают свое пребывание на фронте.
Весьма настораживают и пространные записи в фронтовых «дневниках», которые велись якобы чуть ли не каждый день. Может, у их авторов были особые условия фронтовой жизни? У нас в полку, например, не то что в каких-либо дневниках, но даже в весточках домой о своей жизни можно было сообщать далеко не все.
Я не хочу обидеть никого из авторов воспоминаний. Может, у них своеобразно устроена память. Но я написал только о том, что действительно помню, без «сочинения событий» и без их «художественного обрамления».
Меня иногда спрашивают, есть ли прямая связь между непродолжительным, но опасным периодом партизанской и фронтовой юности и последующими многими десятилетиями моей жизни? Думаю, что есть. Я горжусь тем семнадцатилетним юношей, у которого, как и у его друзей-сверстников, хватило ума, смелости и чести стать подпольщиком-партизаном. [110] Поэтому больше других удостоверений к военным наградам я ценю свой партизанский билет № 9753. Ну, а что касается восточноевропейской проблематики моей многолетней научной деятельности, то, конечно, здесь повлияли впечатления боевого пути от Бухареста до Праги. В целом же, если мысленно охватить свою долгую жизнь от военной юности до наших дней, то моим девизом были слова: «Береги честь смолоду».
Но это касается личной судьбы молодого человека середины XX в. А сейчас, умудренный долгим жизненным опытом, располагающий знаниями исследователя-историка, я не могу не выразить и более обширного заключения.
В истории народов бывают такие эпохальные события, которые не могут, не должны быть преданы забвению. Без знания, без памяти о них теряется жизненность народа, его сила, воля, самосознание, нравственность и в конечном счете — вера в собственное будущее и уверенность в самосохранении.
Кто-то скажет, что это, мол, «громкие слова». Но я уверен, что в этом суть необходимого отношения к своему недавнему прошлому народа России, пережившего в середине XX в. гигантское и трагическое потрясение, хотя и ставшее Великой Победой, которое вошло в нашу историю под названием «Великая Отечественная война 1941–1945 гг.»
Все меньше остается участников и свидетелей, да и просто современников тех событий. Все меньше правдивых, отражающих реальность того времени сведений доходит до молодых людей, вошедших в свою сознательную жизнь в начале нового, XXI в. Может быть, эти краткие очерки побудят кого-нибудь из них более серьезно задуматься над прошлым их страны, над жизненным подвигом их дедов в середине прошлого века.
Источник: http://militera.lib....o/russian/orlik_ii/index.html
- without a name это нравится
Сперва дай людям, потом с них спрашивай.
|
Поблагодарили 1 Пользователь:
|
|
