Сообщений в теме: 3

[NETSLOV]

http://3a-rodinu.blo.../23-1923-4.html

 

Досич Павел Васильевич

 

       Я родился в Одессе 23 марта 1923 года на 4-й нефтебазе возле Пересыпи. Мой отец жил там вместе с семьёй ещё до моего рождения. Нас было трое детей: я самый старший, младше меня один был 25-го года, и 27-го года другой. А у отца было ещё трое сыновей. 

      Мой отец - старый-старый большевик - родился в Нерубайском. Про Потёмкина слышал? Так вот, он служил на "Потёмкине" и участвовал в восстании. Потом он сидел в Закаталах - на Кавказе была такая крепость, и оттуда он бежал и жил здесь в Одессе, ну как выразиться, нелегально. А потом уже, когда началась война в 14-м году, его забрали в армию. Служил в армии, а здесь у него остались дети. Во время войны он попал в плен и был отправлен в Германию. И там нашёл себе даму, немку, и женился. Привёз сюда её. Та семья осталась, а у него появилась новая.

 

- Так вы на половину немец, получается?

 

      Так получается (*смеётся). Мать была чистокровная немка.

      Отец вернулся сюда и работал на каменных шахтах. А мать - на Куяльницком лимане, когда ещё там добывали соль.

 

- И как она по-русски говорила?

 

      Ну как, научилась.

 

- А с той женой отца что случилось?

 

      А та семья жила под Жеваховой горой. Никакой связи с ними не было, только я встретился с братом в Севастополе. После того, как меня ранило под Новопавловкой, после эвакуации из Одессы, мне из раны вытащили шмотки и отправили в Севастополь. В Севастополе, когда привезли меня и я назвал фамилию, мне говорят: "А только что вот судно ушло с ранеными, и там был Александр Васильевич Досич". Это оказался мой брат... 

 

- Как до войны жилось?

 

      На 6-й нефтебазе была школа, четырёхлетка. А потом, я не помню уже, в каком году, туда вселили охрану, которая охраняла все нефтебазы - их шесть было. Ту нефтебазу оставили, и она так до войны и не работала. На Пересыпи была большая железнодорожная станция - Бахмач. Она ещё до Первой Мировой войны начиналась строиться, но мост, который соединял станцию Пересыпь со станциями Товарная 1, Товарная 2 и так далее - этот мост лопнул, и лопнула вся эта станция. Но до войны её восстановили. Там на этой станции были огромные депо. В этих депо построили цеха и сделали деревообрабатывающий завод. Но дерево не обрабатывали, а занимались только распилкой: пилили по размерам, которые требовали заказчики. Только дуб, один дуб. Эшелоны шли со станции Пересыпь на этот завод, завод Красина он назывался, а потом оттуда машинами этот лес везли в порт и отправляли за границу. А после войны уже там был автосборочный завод.

    Отцу в шахте платили хорошо, а мать работала сначала уборщицей в той школе на нефтебазе, а потом на лиманчике другую школу построили, на 5-й нефтебазе - четырёхлетку,

и она стала работать уборщицей там. А потом в 38-м году началась голодовка. 

 

- Не в 33-м разве?

 

      И в 33-м тоже. В 33-м ещё терпимо, а в 38-м очень сильная была.

 

- Скажите, а в чём причина этой голодовки?

 

      Да какую я мог знать причину? Я же был байстрюком ещё в те годы. Я пошёл в школу - это в 30-м году - и там, на заводе Красина, была большая столовая, потому что завод был крупный, обеспечивал снабжение судов деревообрабатывающим материалом. И нашу школу закрепили за этой столовой: она обеспечивала нас так называемым завтраком. И вот, мать получала два ведра и носила эти завтраки, а я ей ходил помогать. А повар - это в первом, во втором, в третьем классе - каждый раз мне давал вот такой вот пирог с повидлом: "Маме помогаешь - вот тебе. За то, что ты ей помогаешь". А питание там, ну что давали: кусочек хлеба, каша какая-то, ещё что-то...

 

- Я слышал, что в 33-м голод был, потому что была засуха очень сильная.

 

      Засуха была там, в России: на Урале, на Волге была засуха, и там люди умирали. А потом уже дошло и до нас. Отсюда забирали хлеб и сдавали туда на Волгу, потому что люди умирали. А здесь, как говорят, раскулачивали. Забирали хлеб, а кто-то прятал, в ямах там - я не знаю. Это я не видел, потому что я же был ещё мальчишкой, так что об этом мало могу сказать. Знаю, что я каждый день ходил с мамой за завтраками, мать раздавала их в школе, а мне давали пирог. 

      Могу рассказать такой случай. В школе каждое утро учеников учительница проверяла на вшивость: "Снимай рубашку, посмотрим". И вот такой был случай. Значит, учительница посмотрела девочку одну, увидела там вшей и говорит: "Иди домой." - это когда уже был голод. Она пошла домой, приходит мама к учительнице: "За что вы её отправили домой?!". Та говорит: "Ну как, у ней же вши". -"Какие вши? Разве то вши? Це ж вошенята!". Ха-ха-ха-ха. Понятно? Такое было в классе у меня.

 

- И чем закончилось?

 

      А чем? Мать другую рубашку одела ей, наверное, и всё. Она пришла в школу и села за парту...  

 

- Вы себя больше русским или немцем чувствуете?

 

      Я себя чувствую украинцем. Школа-то была украинская до войны.

 

- Вы по-украински говорили?

 

      Да нет. По-одесски говорил. 

 

 

[NETSLOV]

Короче говоря, война началась - я учился в 27-й школе, около завода Октябрьской революции. В первый день, 22-го июня, Одесса не чувствовала войны. Объявили, да, но румыны не бомбили Одессу. В первый месяц ни одной бомбы не упало на город.

 

- Я слышал, что в первый день войны куда-то сбросили пару бомб.

 

      Ну, сбросили не на город, а где-то за городом. Румыны считали, что целым надо оставить, захватить. А вот уже 22-го августа налетели - страшно было. Мы мальчишками бегали смотреть. Мой отец в то время уже работал в самообороне вот этой, на Багатова. Там были объекты, строили печи для того, чтобы обжигать химическими веществами, и он работал на этой станции.

 

- Так а сколько вы классов закончили до войны? 

 

      Восемь классов не закончил. Числа 15-го - 18-го августа нас, таких как я, собрали на 6-й станции фонтана (там был лагерь 51-й перекопской дивизии) для того, чтобы вывезти в тыл и там готовить - мы же ещё байстрюки были. И 1-го сентября я уже был вооон там (*показывает рукой в сторону окна, из которого видно море), в Лузановке, в 1-м морском полку.

      А отец у меня умер на шестнадцатый день войны. Ночи уже были холодные, потому что страшные дожди были, он простудился, заболел ангиной, и дома никого не было, и его ангина задавила. Он тут вот всё разодрал (*показывает на горло), а не догадался ложку запихнуть и раздавить этот нарыв, который там образовался. Всё. И он умер. И похоронили его на втором кладбище. 


"У меня есть фотография, где я с товарищами уже в начале августа 41-го. Нас было шесть человек, мы дружили..."
 

      Короче говоря, собрали нас, а Одесса уже была окружена, вывозить некуда. Надо только пароходом вывозить, а пароходов уже много потопили, много народу погибло - бомбили транспорты. Короче говоря: "Кто хочет идти добровольно защищать родной город - пишите заявления". Многие из нас написали заявления, и буквально к вечеру нас собрали, посадили человек 15 в полуторку и отправили в артиллерийское училище на 3-й станции. А мы видели, что в той стороне, на 1-й станции Люстдорфской дороги, поднимаются огромные столбы дыма. Но взрывов не слышно. Нас привезли туда, а там, оказывается, учили огнемётному делу. Эти огнемёты делали на "Октябрьке". Такая цистерна, с 10-миллиметровой стали сваренная, монометр, кран и кислородный балон. Всё это соединяется, монометр ставится, и даёшь туда 15 атмосфер кислородного баллона. Ручка такая, ну как пожарный шланг на палке, где-то метра три длиной, потому что там же сильный огонь идёт, и в конце этой палки коробочка. В коробочке проволока, вставляется пробирка бертолетовой соли, её ломаешь - она вспыхивает, а на неё ложишь факел, и через этот факел идёт струя кислорода вместе с горючим и летит на 30-35 метров. Специально для танков делали рецепт такой. Очень громосткое, тяжёлое. В общем, мы сделали по два выстрела: "Понятно?" -"Понятно". Всё. И нас перевели в здание напротив: там, где сейчас академия Кивалова - там было техучилище. Там нас переодели, накормили, обмундировали. Форма какая: ватник такой, ну и гимнастёрка, и всё. Первого числа утром нас посадили в машину, два огнемёта и два расчёта по два человека: один соединяет, а второй держит этот самый брандспойт.

 

- А вы кем были?

 

      Я был старший. Там был Ваня чёрненький, не одессит, а с Жовтого - село недалеко, 40 километров. Этот Ваня, значит, помогал: открывал, закрывал, давление смотрел.

 

- В цистерне бензин?

 

         Нет, солярка.

      Отправили нас к мосту Пересыпьскому. В Заливном переулке была школа 12-я - новая, огромная, рядом с родильным домом. Там был какой-то отдел фронта, и туда пошёл наш представитель. А тут же все знали нас, мы же одесситы. Подошли девочки, я говорю: "Бегите на лиман, скажите маме, что я уезжаю на фронт". Они побежали туда, за железную дорогу, потом прибегают, говорят: "Нету, они находятся в Нерубайском". А у нас в Нерубайском были родственники, брат отца там жил, и они с города уехали в Нерубайское. Брата этого, правда, уже не было, он погиб: его бандиты расстреляли на 4-й станции Куяльницкой дороги. Это ещё было сразу после революции. Он там работал каким-то руководителем на полях орошения.  

     Короче говоря, прибежали эти девочки: "Нету". И тут уже как раз вернулся наш представитель, и мы поехали в Крыжановку. В Крыжановке штаб полка был, и нас накормили там. А кормили так: в порту на фабрике была кухня, там готовили пищу, насыпали в бидоны и отправляли на фронт сразу. В общем, накормили нас свининой с рисом, и так почти всё время был этот плов. Он был питательный, потому что это мясо, а чай варили в походной кухне прямо на фронте. В штабе был представитель 1-го Морского полка. Они уже участвовали в боях и отступили где-то до самой Крыжановки. А встретили они немцев в Григорьевке. И рядом с ними, не доходя до Крыжановки километра полтора, были шахтёры, которых мобилизовали, и они там почти все погибли. А вот там, где пятно белое видно (*снова показывает в окно), находится мыс "Е". Там работает маяк. Там небольшой холм, и обрыв как раз выходит к Крыжановке, а потом к Лузановке. Короче, нас привезли туда на 21-ю батарею, сбросили и уехали. И никого не представили, ничего. А ночь уже, пули летят над нами трассирующие. Где фронт, где что - не понятно. Потом минут через 30-40 пришёл какой-то офицер (ночь же, ничего не видно, а погон же тогда не было - были петлицы). Он где-то нашёл машину, и нас перевезли на другую сторону Николаевской дороги (метров, наверное, 500-600 от неё). Там шла железная дорога на батарею, и рядом была балка какая-то глубокая. А под этой железной дорогой труба большая: с той стороны её заложили, а с этой стороны организовали наблюдательный пункт командира полка Осипова. В общем, нас привезли туда, командир батальона - первый батальон там был - спрашивает: "Что вы можете?" Мы говорим: "Вот, можем сжечь танк. Можем всё, что угодно сжечь метров на 35, а если дадим больше давления - то и на 40 метров". -"С вами ясно, у нас танков нет пока. Вот там разбирайтесь. Всё". А нас когда учили, объясняли, что копать надо глубже, окоп должен быть такой угловой, потому что надо посередине поставить эту цистерну, кислородный балон, с одной стороны я, а с другой стороны помощник мой. Он даёт давление, а я вылезаю и оттуда даю огонь. 

      Короче, до утра мы уже выкопали большой окоп - не наверху на насыпи, а внизу - а второй расчёт окопался чуть дальше, где-то метрах в тридцати от нас. Смотрим: внизу этой насыпи стоит что-то такое тёмное - ночь, ничего не можем разобрать. А утром оказалось, что это ЗИС-5, на котором установлены спаренные пулемёты для воздуха. Наверху каждый окоп отдельно выкапывался: не сплошная траншея, а каждый моряк сам себе рыл. Противник, то есть румыны, были в посадке за кукурузным полем - вот линия фронта, ясно? Они оттуда стреляли из пулемётов и миномётов. Пушек у них мы не видели. А наши пушки были на Живаховой горе, и через нас артиллерия била по румынам. Вот такая была первая обстановка.   Мы уже почувствовали, что тут везде фронт, всё.

      И пошли будни: первый день, второй день, третий день. Утром привозят завтрак, в обед привозят обед, а на ужин дают чай, хлеб, ещё что-то сухое раздают - вот всё питание. А как выглядели люди: ведь в то время служили на флоте пять лет - вот такие мужики здоровые, а мы, байстрюки, после них блохи были (*смеётся). И каждый день ходили в, как они называли, контрразведку. Выходили туда по этой кукурузе, смотрели, некоторые там погибали, потому что румыны же тоже наблюдают, тоже видят. У них может быть даже лучшее было наблюдение, потому что там были настоящие солдаты, вооружённые биноклями, трубами. А наши были добровольцы с кораблей, у них только были или трёхлинейки, или карабины - всё. Ну, ещё гранаты. Больше ничего. 

     А вот где-то числа, наверное, 15-го - 18-го сентября прибыло пополнение. Пополнение какое: тоже молодые ребята, но лезгины почти все - с Кавказа. Ну, и русские там тоже были. И получился такой один момент. Трое этих новоприбывших - русские они были - рядом выкопали окоп и установили миномёт 76-миллиметровый. И в один из дней, я уже не помню, какое это было число, приехал Осипов ещё с какими-то командирами: "А-ну поддайте там жару!" - это по телефону. Артиллерия, значит, начала стрелять по румынам, через нас летели снаряды, и он дал команду открыть огонь миномёту. А эти трое русских были от насыпи метрах, наверное, в тридцати. Тут эта труба снизу стоит, и с правой стороны от неё наблюдательный пункт. Там барьер такой насыпали на железнодорожной насыпи, чтобы можно было выглядывать: не залезать туда, а просто стоять и смотреть. Короче говоря, командир полка смотрел куда-то в бинокль, румыны зашевелились уже там, ответный огонь начали давать. И вдруг этот, который приезжий, первый раз опускает мину, а она не выскакивает. Он, значит, ну, как его, видно, учили, выводит со станины и начинает наклонять трубу. Мина ударяется о боёк и вылетает прямо в эту насыпь железнодорожную. Эта труба бьёт по нему, и перебивает ему ноги. А на НП стоял командир полка Осипов и несколько солдат. Четыре солдата сразу погибли, Осипова где-то зацепило, что-то разорвало ему и, по-моему, кровь бежала, потому что его ординарец, что ли, бегал за ним, прикладывал ему пакет и говорил: "Держите". Короче говоря, Осипов подходит, труба эта тут лежит, а мы же видели всё и он: "Как это получилось? Что тут такое?" Мы говорим: "Он мину опустил, она не вылетела, он начал трусить и она вылетела в насыпь". А тот лежит и орёт. А Осипов приехал на "Эмке" - пикап без крыши, человека четыре могут сесть в него. Говорит: "Грузите его в машину, везите в Крыжановку - там санбат". Его увезли, а Осипов, видно, распорядился похоронить этих солдат. Так мы впервые увидели столько крови. Там ниже был бугорок, его раскопали, всех четверых туда положили и засыпали. Я потом ездил уже после войны поискать, но ничего не нашёл. Наверное, их выкопали и где-то захоронили, потому что ямка была небольшая там. Мы поковырялись-поковырялись - ничего нету. Так и не нашли могилу этих моряков. Такие здоровые парни... Они стояли там рядом с Осиповым, наверху, на наблюдательном пункте. Вот такой случай.

     Этот случай я многим рассказывал. А что произошло: или мина была запачкана, или миномёт плохо сделали, потому что эти миномёты тоже делали на "Октябрьке". Это было перед 22-м сентября. Почему я помню, потому что немцы бросали листовки, что, мол, 22-го мы возьмём Одессу. И действительно они готовились взять город, но наше командование, видно, тоже готовилось к тому, чтобы не допустить этого. И в ночь на 22-е сентября наши высадили десант в Григорьевке. Этот десант пошёл в тыл румынам, и когда те рано утром начали артподготовку, они открыли огонь. И мы отсюда пошли, а они оттуда. И пошли, пошли, пошли. Дошли до Григорьевки, там уже встретились. А десанта там было всего где-то 25 или 26 человек (*хихикает) - это на испуг только.

 

- И сколько их осталось в живых?

 

      Я не знаю, нам не докладывали.

 

- Вы тащились с этой цистерной всю дорогу?

 

      Нет, мы ж не могли, эта цистерна весила килограмм 120-130. А до этого, числа 15-го-16-го сентября, пришёл командир батальона и говорит: "А вы кукурузу можете сжечь?" Потому что кукуруза выросла огромная: дожди шли, и кукуруза выросла где-то больше двух метров. -"Ну, можем сжечь, но она мокрая". Но с бензином этим, с горючим, всё сгорало. Даже земля горела - оно ж пропитывается. -"Давайте". А как? Мы, байстрюки, разве можем поднять? -"Сейчас придут солдаты". Пришли матросы, вытащили наверх, поставили, мы расчистили площадку и пожгли там где-то метров на тридцать. И перед этим наблюдательным пунктом вся кукуруза сгорела. У них же, у румын, были такие гранаты на длинных палках. Разворачивали, разматывали и бросали метров на 30. А иногда даже доставали до окопов, которые были на насыпи железнодорожной. И один раз два моряка погибло: граната попала в окоп прямо и их обоих убило. Поэтому командир предложил расчистить эту кукурузу, потому что румыны лезли по ней прямо к передовой и доставали. 

 

- У вас кроме огнемёта этого было оружие какое-нибудь?

 

      Карабины.

 

- А стрелять вы умели?

 

      Ну, попробовать нам давали. А потом мы захватили пулемёт чешский. Он не как наш, с водой, а это был, ну как сухой. На нём резьба, для охлаждения рёбра. Короче, захватили пулемёт, научились стрелять из него сначала, а потом уже стали пользоваться. Слава Богу у нас патроны были: там железные коробки, по две ленты в каждой. Мы даже когда ушли из Одессы, в Крыму уже, стреляли из этого пулемёта. Я уже был командиром взвода тогда.

      Кстати, эти лезгины, о которых я говорил, они по-русски ни бэ, ни мэ. Свинину они не едят, так мы им наш сахар, хлеб отдавали, а кушали ихний этот самый плов.

 

- А что же они тогда ели?

 

      Кушали то, что давали им, больше ничего: хлеб, сухой паёк, который был - всё.

 

- Воевали они как, нормально?

 

      Какое воевали?? Как только одного ранило - всё: все тут же около него. Моряки эти: "Да ты, твою мать! Вон туда иди!" Его перевязать и всё, а не сидеть около него и сколчать. Ой... Моряки строгие были. 

 

- Давайте вернёмся к десанту. Вот встретились вы, и что дальше?

 

      Что? Стреляли один в другого. Румыны кто падал, кто убегал - не успели же окопаться.

 

- Вы убили кого-то?

 

      А я видел его? Видел - стрелял. Упал он или не упал - там же вот эта кукуруза была. Потом, после этого боя уже, мы перешли на другую сторону Вознесенской дороги, и там была суданка: тоже вот такая высокая трава. И мы в этой суданке были. А румыны с той стороны на насыпи. А мы внизу, и им всё было видно. Там только надо было ползком по этой суданке. Ну, слава Богу, она была густая, так что...

    Но в последний день, утром 16-го октября, румыны спустились с этой насыпи, и мы открыли огонь с пулемёта. Но они пошли ниже - там какая-то речушка была - и ушли направо. А мы тут остались. Нам надо было не открывать огонь, потому что они нас засекли и начали с миномётов обстреливать. У нас человек, наверное, шесть или семь ранило, одного убило, и мы еле-еле до вечера дождались. А вечером команда: "Собирайтесь, и пошли". Пошли. А куда - неизвестно. Идём-идём, тут уже ночь наступила. А румыны не знали, что мы уходим. Поэтому они не стреляли ни с какого оружия, и всё было очень тихо. 

      Пришли мы в Лузановку: там когда-то был канал, который соединял лиман с морем, и там, где сегодня станция главная в Лузановке, где повороты трамвая, там был железный мост. И когда мы прошли - этот мост взорвали. Пришли к заводу Продмаш - это сейчас там настроили домов, а тогда была баррикада. "Занять оборону!" - команда. А она там из всякого, извини за выражение, говна собранная эта баррикада. Оой, мы были в окопах - там не достанет пуля. А тут, на баррикаде, любым выстрелом: миной, снарядом - любым, и она разлетится. Короче говоря, такой шум пошёл. Тут команда: "Принять сухой паёк! Принять бельё! Переодеться!". Переоделись, взяли этот сухой паёк и пошли дальше в Одессу. 
      И вот, пройдя завод Октябрьской революции, а у нас там был какой-то здоровый мужик, бывший милиционер, и он начал: "Не-не! Я не поеду! Не пойду! Какая гавань?! Какой Севастополь?!". И с ним ещё один какой-то. Потом смотрю - опа, исчез. Уже дошли до поворота на нефтегавань, думаю: "Идти - не идти? А, что будет, то и будет" - и пошёл в нефтегавань. 

 

- То есть, вы когда уходили с передовой, вам не сказали, что вы уезжаете из города?

 

      Нет конечно, пока ничего не говорили. А тут уже, когда мы вышли на прямую к порту, всё ясно стало. Но тишина была в городе - ни одного выстрела. Так и ушли. Всё. И потом уже в море самолёты начали нас засекать. Нас посадили в баркас, привязали к "охотнику" (*Морской охотник - боевой надводный катер с усиленным противолодочным вооружением), а там пограничники были, человек 30-40. И получилось так, что самолёт немецкий бросил несколько бомб и попал туда. Сразу подошли другие "охотники" и начали подбирать этих пограничников. Катер сначала вспучился, а потом пошёл на дно. А пограничники остались на воде. Кто тяжёлый был, у кого были привязаны гранаты или что-то такое - потянули его на дно. Погибло много по дороге от бомбёжки. 
      А потом был такой случай. В баркасе лежала бочка с солониной. И надо же было нам, байстрюкам, схватить эту солонину. Накушались, а потом... Воды-то нету. А-ай... Когда пришвартовались уже в Севастополе к судну, а судно высокое, и c него по борту бежит вода, так мы подошли руками оп-оп - попили воды... А после этого мы там в Севастополе провели митинг и поклялись, что вернёмся в Одессу. Всё, нас посадили в поезд, довезли до Джанкоя, а из Джанкоя пешком в сторону Перекопа. Дошли до Новопавловки - там лощина такая, перегороженная дамбой, и вот мы в эту лощину направились.

      Когда пришли - опа, немцы нас там уже ждали. И открыли огонь: стреляют из пулемётов и всего остального. Я вот так выглянул - и вдруг: "Бум!", аж в голове зазвенело. Я нагнулся, сел, каска слетела, смотрю - на ней остался след. А буквально через, может быть, полчаса, может быть чуть больше, вдруг: "Вууу!" - взрыв. Прямо перед глазами. Я почувствовал, горячее-горячее потекло. А мы же, байстрюки, оделись в бушлаты, тельняшки: старались за моряками.

 

- Так это какая у вас часть была?

 

      Первый Морской полк. Это были добровольцы с кораблей. А потом был и второй Морской полк, и третий Морской полк - тоже добровольцы. Короче, осколок попал в грудь - всё. Рядом был командир роты, он: "Ну-ну, всё будет в порядке". Перевязали, сначала на подводу, дальше на машину пересадили, и в Джанкой. В Джанкое работал какой-то полевой госпиталь. Сделали там операцию, вытащили из раны и тельняшку, и бушлат, а потом и осколок. Вот такой крупный осколок - снаряд, видно, был большой. Мне врач говорит: "На, на память". Я его потом со временем потерял...

 

- Это какого числа было?

 

      16-го, 17-го, 18-го мы ещё были в Cевастополе, уехали ночью. А где-то числа 20-го - 21-го октября вот это случилось. Рану вычистили, в вагон и в Севастополь. В Севастополе, я вам говорил, что когда меня положили на койку, врач говорит, что: "Досича увезли вчера". Ну, значит, я догадался, что это мой брат. Всё. Больше я, и после войны, никого не видел. Вот так закончился мой первый бой в Крыму.

      Оттуда нас эвакуировали, и сначала хотели высадить в Туапсе. В Туапсе не приняли. Потом в Сочи - не приняли. В итоге высадили аж в Сухуми. Оттуда нас уже везли по дороге машиной в Орджоникидзе, и в Орджоникидзе эвакогоспиталь 1046, Запорожский (*не уверен, что правильно разобрал номер). Это было где-то числа 23-го. Там меня положили, и пролежал я до 16-го апреля. 
      А как получилось: рана зажила, но образовался абсцесс, нагноение. У мне там набралось, и до второго ребра дошло уже. Лечащий врач у меня была, Лидия Владимировна, она мне всё время говорила: "Давай сделаем инъекцию ребра и выпустим гной - всё пройдёт". Я не помню, какой это день уже был, дежурила как раз по госпиталю главный аптекарь. Мне уже воздуха не хватало (*ловит воздух ртом). -"Говорили тебе, Лидия Владимировна просила тебя". Я говорю: "Она придёт, пускай делает операцию". Ну, она пришла: "Ну что, уже созрел?" Я говорю: "Да". Она меня сразу в рентгеновскую, там отметила карандашом на теле и вырвала кусок ребра. Как только гной пошёл - так мне сразу стало легче. И сначала пол баночки поллитровой, потом ещё пол баночки, потом понемножку-понемножку и всё прошло. А сердце

было отодвинуто на правую сторону от этого гноя. Там сосуды все согнулись, перегнулись и так дальше. Ну, выпускали это всё целых две недели. Потом уже, когда всё вышло, тогда уже начало по чуть-чуть заростать. Брали такой шприц двухлитровый, риванол - есть такое лекарство, его туда набирали, забирали воздух и оттуда: "Фш-ш-ш" - выходит. Вышло - ещё раз, потом ещё, и так целую неделю промывали.

 

- Обезболивающие давали вам?

 

      Давали, но туда обезболивающее не нужно, там же сердце - дырка.

 

- Больно было сильно?

 

      Ну-у, не сильно, но то, что воздуха не хватало - вот это главное было.

    Всё, и так зажило. Так я там всё время помогал медсёстрам: кому-то что-то принести, подложить, что-то подать. Это когда уже выздоравливал. А со мной в палате лежал один тяжелораненый, у него вся нижняя челюсть была вырвана. Ему сказали, мол, здесь сначала заживёт, а потом мы вам сделаем дополнительную челюсть.

 

- Челюсти не было вообще??

 

    Не было - оторвало кусок, а остальное вырвали до суставов этих, чтоб она не мешала, потому что кость была не целая.

 

- А как он ел?

 

      Ну, как: ложкой туда заливали из чашки, всё только жидкое.

 

- И как же он потом без челюсти бы жил?

 

     А потом ему должны были сделать... Ну как же, то же самое: кушал бы, только без зубов. Как, когда зубы болят? 

 

- Так язык же, наверное, висит... 

 

      У него и языка кусок был оторван. Он: "А-ва-ва-ва..." - ничего нельзя было понять.

 

- Ужас какой... 

[NETSLOV]

  Так было...

     После госпиталя куда ехать? Со мной рядом в палате лежал парень молодой тоже. У него ранение было - вот такой осколочек, как головка булавки: перебит был нерв, рука высохла. У него ещё не закончилось лечение, и он говорит: "Давай езжай ко мне в Сталинград. У меня там тётка, матери у меня нет, есть матери сестра". 

 

- Так вас комиссовали?

 

      Нет, мне дали отпуск на месяц. У меня есть отпускные билеты, могу потом показать тебе. Короче говоря, я поехал. По дороге встретился с одним майором. Он меня узнал, потому что я ходил на футбол на завод Октябрьский, а у него два брата тоже играли в футбол. А сам он в политотделе где-то на Кавказе работал.

 

- Ничего себе, вы тоже в футбол играли? А на какой позиции?

 

      Где придётся. Самый главный был (*улыбается).

 

- Хорошо играли?

 

      (*Смеётся) Я знаю, как там? Как приходилось. Мазила, ха-ха.

    Короче говоря, в квартире жил полковник - командир 270-го полка, который охранял объекты в этом районе: в районе СтальГРЕСа, Бекетовки - в Сталинграде. А часть ихняя находилась там под горой: там Химгородок когда-то был, и там стоял полк. Он мне говорит: "Ты давай иди на пересыльный пункт в городе, а я пошлю своего человека, он возьмёт запрос, тебя отдадут ему, и он приедет с тобой к нам в полк". 
    Всё так и получилось: я поехал в Сталинград, в Бекетовку - это Кировский район Сталинграда. А Сталинград расположен на 60 километров вдоль Волги. Короче говоря, он меня привёз, потом спрашивает: "А что ты можешь?" Я говорю: "Был огнемётчиком, пулемётчиком недолго". -"А ещё что ты можешь?" Говорю: "В машинах немного разбираюсь". А у нас в доме на лиманчике жил один бывший солдат, он демобилизовался - воевал на Дальнем Востоке, у Жукова там. Он был шофёром, и машина стояла во дворе у нас. Ну, там такая машина, что каждый день ремонт. И мы, байстрюки, ему помогали. Короче, я говорю: "Вот так и так". Он: -"О, есть идея". А рядом со Сталинградом была станция Гумрак. На этой станции выгружали весь слом, который привозили: разбитые машины, и так далее. Оттуда этот слом увозили на заводы, там его расплавляли и делали уже оружие. И, значит, он мне дал ещё двух человек, которые ещё больше даже меня разбирались, и мы поехали туда. Каждый день нас туда возила машина к станции, а оттуда ехали рабочим поездом. Приезжали, брали сухой паёк на весь день и вечером возвращались. И в течение двух недель одну машину собрали. Потом вторую. За месяц мы собрали две машины. Первую когда мы собрали и уже завели - дай Бог-то выехать из ворот(*смеётся). Я ж не ездил никогда. Всё, опа, попал. Ну, и так поехал, поехал и поехал. Сначала тут поблизости, в Бекетовке, а потом уже надо было ехать через лес в Сталинград, на другой конец. Там горючее надо было получить, масло.

      А потом - это уже был конец июля - всё, немцы пришли в Сталинград. Сначала бомбить стали, а потом уже и сами подобрались. Я был как раз на нефтебазе: нагрузили бензин - шесть бочек, а потом масло, и собрались ехать. И тут самолёты появились из-за Волги: солнце всходит, и они из-под солнца летят. Не на большой высоте, и как начали бомбить, как начали бомбить...

 

- Это 23-е августа, наверное, было?

 

     Да, примерно так. И, короче говоря, приехали... Мы быстро в бомбоубежище так называемое - ну, накрытая яма. А там же за это время людей пособиралось полно, все полезли туда, а там всё расчвякалось, дышать нечем. Мы выскакиваем, а там уже машина горит. Оказалось, рядом где-то зажигалка упала или осколок какой-то. Мы борт открыли, сбросили тряпки всякие, потому что всё нужное ставили вперёд, чтобы не трясло, а всё лишнее там в конце было, и оно загорелось. Мы сбросили, закрыли борт и в Бекетовку. Приехали туда, там, слава Богу, всё в порядке. Решили поехать ещё, потому что уже там всё горит, а горючее надо. Уже на следующий день мы поехали туда - нефтебаза горит. Ой... Ну, там уже пожарники начали раскатывать. А бензин же хранили в бочках, потому что цистерны большие, и они сразу взрывались. Поэтому горючее было рассредоточено в ямах: огромная площадь, и всё в бочках. И это спасло, потому что одна цистерна взорвётся, там где-то сто тонн, и всё пропало. А так они рассредоточены были, и сохранился бензин этот.

     Сначала нас вывели в Ивановку - это километров 10 от Сталинграда. Там, между Сталинградом и Ивановкой, был ложный аэродром. Туда немцы как-то налетели, а там солдат

на коне был, и они за ним начали гоняться. Мы увидели, остановились, а самолёт к нам. Мы быстро развернулись, а ему же разворачиваться долго надо, и мы быстро в посадку, и в посадке он уже не нашёл нас. Потом поехали в центр города, и уже в центре стали воевать. Немцы нас там окружили. У нас же была 10-я дивизия войск НКВД, мы стояли в Сталинграде, а за Волгой была 15-я дивизия войск НКВД. И эта 15-я дивизия была заградотрядом. Нас тоже назначили в заградотряд, но нам не было кого останавливать, надо было немцев останавливать, потому что мы же были в Сталинграде, за Волгу не убежишь пешком - надо только переплыть. Это уже был сентябрь 42-го.

 

- Можете описать бои уличные?

 

     (*Вздыхает) Ну как можно описать... Немцы бомбили каждый день квартал. Город-то вообще-то был деревянный, ну, были там дома каменные, но в основном деревянные. Значит, сегодня здесь если он отбомбил - уже завтра можете сидеть спокойно, уже ничего не будет - он уже в другом месте бомбит. И так постепенно-постепенно весь город сжёг. Сжёг совершенно. Это было страшно. А куда, куда деться? Воды нет, пожарных нет - какие пожарные? Огонь... А там же была одна центральная улица, каменная такая, через весь Сталинград шла. И однажды во время бомбёжки мы из здания выскочить не сумели, и нас завалило. Так мы еле-еле выбрались оттуда - был коммунальный банк такой. Снаружи услышали, что мы в подвале кричим, начали разламывать, потом даже бросили гранату для того, чтобы взорвать стенку. Стенку взорвали, а там уже, тьфу-тьфу, вылезли...

      Мы ходили на Волгу брать воду, потому что нету где напиться. А были мы в центре города. В центре города вокзал, километрах в трёх от Волги. И нужно сказать, что немцы потом захватили этот вокзал. Мы всё отступали, отступали, уже почти до самого центра: там площадь, с этой стороны дворец пионеров, а сзади уже набережная. И там как раз был памятник Хользунову - это лётчик, который спасал челюскинцев(*https://ru.wikipedia....8F.D1.82.D1.8C ).

Так мы вырыли окоп под бетонным этим основанием и туда прятались. А жрать-то нужно. Надо было прорываться в Бекетовку - только там был хлебзавод. А туда километров 15-20 примерно ехать. Дорога была открыта: там был такой бугор, и дорога была внизу, и её в этих узких местах немцы простреливали, так что нужно было только прорываться. Как случилось - не знаю, в общем, в мою машину попало. Снаряд взорвался впереди, радиатор сорвало - всё, ехать нельзя.

 

- Так вы шофёром были?

 

     Шофёром был. Я ж говорю, что ездил с Бекетовки в центр Сталинграда, и это было страшно.

 

- В каком вы звании были тогда?

 

      Я всё время был рядовым. Я никогда не хотел быть офицером. 

    Когда взорвался этот снаряд и снесло радиатор - всё, нужно идти пешком. А недалеко располагался речной вокзал - там был тыл нашего полка. Этот вокзал уже был сгоревший, там ничего не было. Мы туда приехали, там стояла скорая помощь так называемая, вся побитая от осколков. В общем, завели её, поехали, перегрузили этот хлеб и привезли. А только хлеб и всё - больше уже ничего не было. И то, там хлеб был такой вот узенький, как книга толщиной, наливной хлеб: заливали такую вот сковородку, потом разрезали и получался этот хлеб, вот такой толщины. И вот по такому кусочку давали на целый день - килограмм делили на четверых. Так что там уже ну ничего не было, потому что доставить через Волгу, а она там как раз самая широкая, было очень тяжело. Между двумя берегами остров был: сначала на остров, потом на другой берег, и так переходили.

 

- У вас там до рукопашных не доходило?

 

       Нет.

 

- А стрелять вам там приходилось?

 

      Да, стрелять конечно. Но в кого стреляешь - там не видно. Потому что всё разрушенное, сгоревшее, но всё-таки какое-то прикрытие. А так прямо в рукопашную там почти не ходили.

 

- У вас трёхлинейка была?

 

       Нет, был карабин - короткая винтовка.

     В центре Сталинграда, поперёк города, идёт река Царица. Она небольшая, но за многие годы вымыла огромный котлован, шириной, наверное, километр. А наверху была улица Исполкомовская - самая крайняя над Царицей. Она шла до центральной улицы, и там ходил трамвай. Ещё там электроподстанция была. Короче говоря, эта улица примерно метров 25-30 над этой речушкой, и там находился штаб обороны Сталинграда, но мы этого сначала не знали. Значит, получилось так. Мы выходили на Исполкомовскую, сначала пошли вниз, там стояло огромное количество брёвен - склады были. А здесь вот - ну, будем считать, что это скала - так вот, туда был врыт тунель, и в этом тунеле находился штаб обороны Сталинграда, 62-й армии. Короче говоря, каким-то путём немцы уточнили, что там штаб, и в один из дней решили его уничтожить. Рано-рано утром, только солнце взошло, один самолёт пришёл. Пришёл и бросил бомбу. Но с высоты большой. И вот, мы услышали, как она летит: "У-у-у-у..." - и как дала. Темно стало везде. Там вообще было страшно. Покамись развеялся дым от этого взрыва, наверное минут 30 прошло. А как мы спаслись вдвоём: там был командир взвода кавалеристов, так называемых. Кавалерии не было-то, а каввзвод был в полку. Короче говоря, когда развеялось - всё снесено. Все дома, которые были там ещё, эти развалины - все сравняло. А почему мы остались живы: потому что мы прыгнули в водопроводный люк. Люк этот засыпало, а он от дороги примерно метра полтора. Потом пощупали - о, дорога целая. И пошли, пошли по ней. Так стояло такое тёмное пятно, что мы где-то прошли метров 30-40, и только потом уже начало развеиваться, развеиваться, и почти до самого вокзала речного дошли. А там его уже практически не было, он был разрушен. А когда уже развеялось - там, там, там убитых много. И некоторых в окопах так вот сдавило землёй, что раздавило. Это такой силы был взрыв. Сколько килограмм была эта бомба, я не знаю.

 

- Штаб они не разрушили?

 

      Они перебросили дальше немного. Короче говоря, штаб целый остался. Там, между прочим, Хрущёв был в штабе. Может быть, его в тот момент не было, но до этого мы видели, что он входил туда. Снизу, там где брёвна были, там была сделана дорога, вымощенная брёвнами. Там часовые стояли по краям, и там где-то ещё, чтобы никто не видел.

     А потом команда: командир полка, начальник штаба: "Уходим. Вас мы передаём 71-му полку". А мы видели тот 71-й полк?? Мы уже ничего не знали.

 

- Вас - это кого?

 

      Нас там группа солдат была. -"Мы вас передали, всё, мы уходим за реку. Останетесь живы - приходите в Заплавное". Там были тылы наши, с той стороны Волги. -"А вот тут через несколько суток будет высаживаться дивизия Родимцева" - 13-я гвардейская дивизия - "Расскажете, где тут немцы, а потом приходите". И действительно, где-то, я уже не помню точно, по-моему, 16-го октября, высадилась дивизия Родимцева. Они высадились: "А где? А что?" -"Вот тут, вот тут". -"Оставайтесь у нас." А мы: "Не-не, нам сказали приезжать в штаб полка нашего". И мы-таки вдвоём с этим парнем связали два бревна и на этих брёвнах поплыли до острова. Но до острова нельзя было доплыть на этих брёвнах, потому что было много раненых, и брёвен этих там столько скопилось, что не успеешь встать - так и провалишься между ними. Попал под брёвна - всё, погиб. Так мы вот так на животе по этим брёвнам ползли, ползли, а уже на острове встретили связистов, которые тянули связь. Они говорят: "Перегоните лодку нашу на ту сторону, только потом отдайте её там". Мы-таки перегнали, и только переплыли, только вышли там - устали страшно, уже начало светать - как немцы открыли огонь. Так мы мимо дорог шли, потому что они стреляли по дорогам. Пришли в Заплавное, нас спрашивают: "Ну что? Как там?" -"Высадилась дивизия, заняла оборону...". 
      А, там у нас был один чудак с Саратова, и он отпросился поехать домой - там бабка умирала у него вроде. И ему командир полка говорит: "Ладно, езжай". И мы в Саратов съездили, обратно приехали и буквально где-то через дней пять нас собрали и повели. Уже начал снег выпадать. Мы дошли аж до Дерюгино, сели и поехали в Челябинск. В Челябинске организовалась авторота. И, значит, меня уже причислили к автороте, на Челябинском тракторном заводе базировались мы. Там были лагеря, где формировали новую дивизию. Её назвали 181-я Сталинградская ордена Ленина краснознамённая стрелковая дивизия. Короче говоря, в этой дивизии я уже воевал до конца войны.

 

- Остался ещё кто-то из вашей части, которая в Сталинграде была? На тот момент.

 

      Были, но очень мало. Там же шофёры были, остальные - в других воинских частях. Меня избрали комсоргом роты, и я был им до конца войны. Но сначала были политруки, и меня назначили младшим политруком. А потом, опа, политруков не стало, помполитов не стало, всё. И слава Богу, что не стало. -"Вот, новое звание". Я говорю: "Никаких званий, всё. Ничего не хочу". 

     В Челябинске на автозаводе нас отремонтировали и дали ещё дополнительно 15 или 16 машин. 

 

- А американские машины были?

 

      У нас в автороте не было,  были только ЗиСы и "полуторки". Я воевал на полуторке. А в конце войны я стал возить офицера связи из штаба корпуса в штаб дивизии. Ну, до этого дойдём ещё.

   Значит, в это время формировалась отдельная армия войск НКВД. В Челябинске формировалась наша дивизия, в Свердловске формировалась Уральская дивизия, в Ташкенте формировалась Среднеазиатская, в Новосибирске формировалась Сибирская дивизия, и ещё формировалась Дальневосточная. Пять дивизий. Для чего: они формировались для замены РККАвских частей, которые были в Иране, потому что там войска были, а народу-то уже не было к концу войны. И эти части формировали из охранников лагерей, и так далее - всех их в эту армию. Но когда наши победили в Сталинграде и ушли далеко, то тылы отстали. Ничего нет: ни снарядов, ни коннице жрать нечего. И немцы наших погнали. Мы перемахнули через Волгу и пошли на Юг. Но две дивизии - наша 181-я и 268-я - отправили под Курск, остановить немцев. И мы под Северском остановили их, а остальные дивизии ушли на Иран. И мы так и остались до Курской дуги, и Курскую дугу пережили...

 

- О, вот на счёт Курской дуги поподробнее. 

 

    Ха-ха-ха, так вот, мы остались под Северском - это было страшно. Железная дорога взорвана, мосты взорваны, а без них ничего не доставишь сюда. В наших воинских частях - в Дивизии Плиева и так далее - начался тиф. Целые хутора окружили и организовали госпитали тифозные. Холод, мокро, жрать нечего. До станции Дмитриев-Льговский сделали мост, через который пустили машину: резину сняли, а диски как раз проходят по желеной дороге нашей. И наши на дисках начали таскать продовольствие, боеприпасы, и вот эти машины выручили нас, потому что иначе мы бы ничего там не сделали. Короче говоря, сначала нас вывели во второй эшелон, а перед самыми боями на Курской дуге насуже ввели в основную силу. И пошло... 

 

- Вы снаряды подвозили?

 

      Снаряды, раненых, что угодно возили.

 

- Что-нибудь запомнившееся с Курской дуги расскажете? Случай какой-нибудь.

 

      Ну, что... Тяжело было, когда только-только вступили в бои под Северском. Была уже весна практически, а перед Северском, там есть река такая - Свапа. Она не глубокая, но широкая. И она разлилась тогда сильно. И один случай действительно вспомнил я. У нас был шофёр с Сибири. Он куда-то поехал, и там его машину разбило: в мотор попало, или в радиатор. А когда бои шли, там рядом на трассе Москва-Курск-Симферополь осталось много побитых машин, и наших, и немецких. А запчасти нужны ведь. А где их брать? Запчастей нет. Мама не пришлёт. Ремонтировать надо. И вот, он уговорил командира роты, что вот там, я не помню уже, на каком километре, есть несколько машин разбитых, которые ещё целые, и с них можно снять запчасти и отремонтировать. И, мол, у нас есть кому ещё тоже надо отремонтироваться - давай поедем. Снарядили бригаду, в том числе и меня. Я не знаю почему, но меня туда воткнули. 
      Короче говоря, приехали мы туда - это перед самой Курской битвой. Немцы были вдалеке, примерно километрах в трёх, в лесопосадке. А дорога чуть возвышенная, и она видна оттуда с леса, где немцы. В общем, мы начали разбирать, а немцы увидели и открыли огонь артиллерийский. Мы прекратили - это под огнём таким, страшно. Ещё никого не тронуло. А с этой стороны шоссе Курского большой блиндаж. И вход прямо с шоссе туда: лесничка, и он пустой совершенно, потому что немцы оттуда далеко. Короче, решили: "Давай всё-таки добьём, раз приехали". Только-только опять пошли туда - опять немцы увидел и опять открыли огонь. Мы в блиндаж. И в этот момент снаряд попадает как раз в эту щель, где вход в этот блиндаж. И этому шофёру (хороший такой парень был) прямо под ноги. Господи, так его разорвало... И там несколько человек уже были внутри, а некоторые ещё не добежали даже. Потом подбегаем - всё... Он...

 

- А вы не добежали?

 

      А мы не добежали.

 

- А те, кто внутри был, погибли?

 

      Нет, те остались живы, потому что ни были там за углом. Снаряд пролетел и туда вылетел, сквозь эти балки, которые были перекрытиями. Трое или четверо их было. Они убежали в сторону - там большой блиндаж был - и остались живы. И потом мне как комсоргу роты надо было писать домой родным, что вот так и так, смертью храбрых погиб ваш сын, и так далее. И это мне не одно такое письмо приходилось писать, потому что кому поручат? Комсоргу. У тебя больше времени есть, тебя освобождают от других работ - всё. И вот так. Сначала они ответили: "Где и как?". Ну, я написал им, что такая-то деревня, такой-то километр, такое-то шоссе. А похоронили его там, где мы стояли: километрах в трёх-четырёх оттуда, над рекой этой, Свапой. Вот такой случай был.

      Дальше началось наступление. Была предварительная полуторачасовая артподготовка. А до этого шла разведка: и авиационная, и ещё какая-то там. Так что передовой практически у них не стало. И наши сразу пошли, пошли, и пошли, и пошли. Это было самое главное, чтоб первую линию задавить, а потом уже свободнее. Там уже их догонять надо было. Вот тут я увидел нашу силу, мощь. На этой Свапе, на реке, сильно крутой спуск. И, значит, примерно вот сколько глаз видел, вот как река течёт, столько танков было: сначала КВ, а потом тридцатьчетвёрки. Два ряда танков, примерно на расстоянии метров 50-100 - не больше. Вот так вот стояли танки, перед боями. А потом вся эта масса двинула, понимаете? Такая мощь там была подготовлена. Это то, что на нашем участке было. А потом там южнее было страшное танковое сражение.

 

- Под Прохоровкой?

 

      Да. Это было страшно. А потом пошли, пошли. Легко пошли. До Днепра дошли, и Днепр сразу форсировали. То есть, за каких-то две недели прошли такое расстояние. Возле села Мановичи навели мост. Он, правда, был не такой, как потом делали мосты - с накаченными баллонами, а просто деревянный. Потом меня ранило. Получилось так: перед боями, перед взятием Киева, были такие попытки, где легче прорвать оборону. А потом мы обошли Киев, и получилось так, что мы зашли уже в Белоруссию. Я не помню, какая это область была, напротив Чернобыля. Мы сразу взяли Чернобыль, а потом ушли: немцы нас выпихнули из оттуда, и наш полк, который ещё в Сталинграде был, страшно погиб там. И командир полка, герой Советского Союза, там тоже погиб. А на земле перед Чернобылем, на Белорусской земле, река есть - забыл название. В общем, она почти около Киева впадает в Днепр. Короче говоря, они отступили, а там же кругом песок, между той рекой и Днепром, и они сделали блиндаж такой, в несколько слоёв, и там закрылись. А немцы прошли через Чернобыль и танками их всех задавили там. Это было страшно. Там такое было тогда несчастье в нашей дивизии...

      Потом мы пошли дальше, дошли до Коростеня, Чернобыль оставили, а прошли через Киев и вышли к Фастову. А под новый 44-й год мы пошли в наступление и дошли аж до старой границы. Через Житомир и так далее, до Владимира-Волынского. И остановились уже в Луцке. Там у нас произошёл случай один. У нас командир дивизии был сильно такой грамотный, нахальный. Так он должен быть таким. А дивизии была придана танковая бригада. Между Владимир-Волынским на границе и Луцком она стояла, в каком-то лесу. И вот, командир дивизии приехал проверить посты. А там у него настоящая дисциплина, порядок. И тут какой-то часовой остановил его и не пускает. Он: "Как?! Это меня, командира дивизии, не пускать?!" А тот: "Нет" - и всё. Приходит уже командир взвода танкового, потом командир батальона - тут шум уже такой поднялся с этой охраной. Тут пришёл командир бригады, а комдив этот ходил всё время с тростью. И тот что-то ему напхал хренов, а он взял его тростью этой. Ага, так, тут же рапорт. И его сняли за то, что он поднял руку на командира бригады. И вообще на солдата не имеет право поднять руку. Дальше появился уже новый командир дивизии, а нашего больше не стало - его куда-то отправили.

    Потом мы взяли Чернигов, и от Чернигова прямо на Беларусь. У нас был сначала Центральный, а потом 1-й Украинский фронт. И так до конца я был на 1-м Украинском. Дальше уже, на новый 44-й год, мы пошли в наступление и освободили часть Польши. До Вислы дошли, Вислу форсировали и заняли Сандомирский плацдарм. Там то же самое: тоже оторвались, и тоже надо было тылы подбирать, потому что немцы опять перешли в контрнаступление. Там были страшные бои, нас чуть-чуть не сбросили с Сандомирского плацдарма. И там как раз такой был случай. В Варшаве поляки подняли восстание. А наши же не перешли Вислу. И вот, меня назначили ехать на рекогносцировку. Нас там было две машины полные: генералы, офицеры. И поехали аж под самую Варшаву. Приехали мы туда, что они там выясняли - мы не знали, но, видно, решали вопрос, как помочь полякам. Ну, и ты знаешь, как это произошло, что мы не сумели перейти Вислу и помочь полякам в Варшаве, и там их очень много погибло. От них потом жалобы были, они писали куда-то, и так далее. Вот это я помню, сколько начальства было. Я сначала не понимал: ну, едем - и едем. А потом прислушался, когда они там объсняли, и понял, в чём дело. Но потом всё это отменили, и ничего не состоялось.

     А потом с Сандомирского плацдарма мы быстро пошли, и шли без сопротивления практически. Наши идут одной колонной, а немцы второй параллельно. Пересекаются, и тут завязываются бои. И тоже такой случай. Пётркув-Трыбунальский - такой город есть в Польше, недалеко от границы немецкой. Подходим - опа: стоят новые машины, только-только, видно, с завода, тентами оборудованы. Говорю: "Давай заменим". Командир роты: "Ну хорошо, заменю. Только как? Мы машину не имеем прва бросить". Я говорю: "Вот, оставим тут - тылы же остаются наши". -"Ладно, давай, бери". А у командира дивизии была полуторка, в которой находился начальник штаба, и там ещё были воспитанник, радист и повар. А его самого возила полуторка, которая была приделана к хозяйственной части штаба дивизии. -"Давай, езжай, замени его". А там был, между прочим, шофёр армянин. Он работал почти от Курской дуги, и у него к тому времени были уже четыре медали "За отвагу". Там писарь пишет, командир подписывает, и так он четыре медали получил (*смеётся). А они приравниваются, как "Герой Советского Союза". Короче говоря, я приехал: "Нет, нет!" - начальник там, старший лейтенант какой-то. Я говорю: "Это не я, это командир роты". Вдруг он появляется: "Да, пересаживайся, всё, твоя миссия закончена. Новую машину вот берём". И новенькая машина: кузов, всё это оборудовано там - продовольствие, рация. И эти четверо там: воспитанник, радист, и так далее. Погрузились, едем.

      И вот, подъезжаем к Пётркуву. А перед ним противотанковый ров был вырыт немцами заблаговременно. Настоящий противотанковый ров - не такие, как у нас копали, а где-то шириной метра четыре или пять, глубиной тоже метров пять, даже шире, и наш батальон сапёрный сделал через него перекрытие. Перекрытие такое: просто настелили брёвна, но землёй не засыпали. А машины пошли, и их очень много, и очень тяжёлые, и это перекрытие просело вот так вот. Где-то уже было около 12-ти ночи. Едем. Они там в кузове, а мы с этим лейтенантом в кабине. А шёл мокрый снег, и эти все брёвна накрыло им. Подъехали, я, значит, начал подниматься, а сапёры не догадались связать брёвна или забить сваи, и брёвна разъехались, и дырка оказалась. И вдруг наша машина падает в этот ров. Покатилась, перевернулась, и что вы думаете? Все четверо погибли, которые были в кузове. У них там было добра слава Богу, оно их накрыло и задавило. Всё. Мы когда начали разгребать - они уже не дышат. Машина вверх колёсами, там уже быстро-быстро сообщили командиру дивизии, он приезжает, я вот так сижу тут - я ж тоже как-то виноват, наверное. Он ко мне подходит, а у него вот такая толстая палка: "Как?! Как это получилось?!". Я говорю: "Да вот, видите..." - а брёвна эти торчат, всё видно. -"Брёвна не связаны, поехал..." -"Я вижу! Вижу!" - он вот так вот голову держит. У него повар этот работал с начала войны, радист с ним работал тоже с начала войны, этот воспитанник - то же самое.

[NETSLOV]

- А как же вы сами-то не погибли?

 

     А мы же в кабине были! А кабина металлическая - не наша деревянная с покрытием брезента. Мы вылезли и начали их оттуда вытаскивать - они мёртвые уже были. Всё. Потом командира батальона осудили на два года штрафного батальона.

 

- Сапёра?

 

      Ну да. Он же неправильно сделал перекрытие дороги. Он должен был скрепить во-первых, во-вторых положить не два-три бревна, чтоб оно просело под тяжестью машин, а положить по-настоящему перекрытие. Меня потом три или четыре раза следователь приглашал, но что я мог сказать? Я же ехал так, как все: впереди машины шли, и я за ними ехал. А моя машина пробуксовала на этом скользком ходу и всё. Что они могли сделать? Никаких претензий ко мне следователи не нашли. А нашли того, кто планировал перекрытие этого противотанкового рва.

      Так я вернулся, забрал ту машину, приехал сюда, а потом уже, в Германии, эта машина вообще ходила без груза, с одним офицером связи, как легковая.

 

- А где вы войну закончили?

 

       В Бреслау (*ныне польский город Вроцлав). Мы пришли 23-го февраля, в день Советской армии, и окружили его. Это очень большой и очень красивый город на Одере. Мы его окружили и держали до 4-го мая - не могли его взять. Почему: потому что у них, во-первых, оборона хорошая была. Во-вторых, у них были фаустпатроны: в любой танк пальнёшь - башня взлетает. У них-то там танков не было, а у нас были, но у нас же была главная задача - Берлин. А этих мы окружили, никуда они уже не денутся. Так, 1-го мая была команда штурмовать Бреслау, взять - подарок к 1-му мая. У нас ведь везде подарки всегда к праздникам. А потом была команда отменить. Зачем столько народу ложить, когда мы ни одного человека не потеряли больше, кроме того, что где-то там случайно, может быть, в перестрелке. А так они не могли выйти оттуда, потому что здесь была и артиллерия, и миномёты, и пехота, и "катюши" стояли. А их там было 18 тысяч окружённых. И 2-го мая Берлин пал, вся авиация была брошена на Бреслау, и Бреслау 3-го числа загорелся весь. Беспрерывно, начиная где-то с восьми часов утра и примерно до трёх-четырёх часов дня, всё время самолёты шли и сыпали, сыпали. А утром 4-го числа они выбросили белый флаг. И всё, и ни одного больше пострадавшего не было ни с нашей, ни с немецкой стороны.

      8-го числа я с машиной дежурил в штабе 40-го гвардейского корпуса. Мы сначала поехали за трофеями в Бреслау, а потом вернулись и начали праздновать. Ещё не объявили, что кончилась война, но мы-то уже этот участок завоевали. Там были котеджи кругом, и мы в одном из них приготовили ужин. С нами было четыре офицера связи - по одному из каждой дивизии, которые там стояли: танковая, "катюши", и так далее. Только-только сели кушать, и вдруг: "Татататата, татататата, тататататата". Покамись не кончился диск - не замолчало. Мы выскакиваем, а это стоит командир корпуса, вот так поставил автомат и нажимает: "ПОБЕДА! ПОБЕДА!!!". А там же связь уже была хорошая, настоящая связь, уже сообщили, что подписан акт капитуляции. 8-го числа он уже был подписан. Всё. Вот так мы закончили войну. И мы, конечно, уже до утра там давали... (*смеётся).

 

- Скажите, как вы к Сталину относитесь?

 

      Нормально (*удивлённым тоном). Сталин - это гений был. ГЕНИЙ. Который руководил огромной страной. Могу только сказать словами руководителя Англии Черчилля, что он вынес Россию и спас весь мир от фашизма. Это его слова, Черчилля.

 

- Вы курили на фронте?

 

      Я курил ещё байстрюком, когда в школу ходил, как и сейчас многие. После того, как меня ранило, я больше не курил, и до сих пор не курю. И это позволило мне дожить до 90 лет. И когда я выступаю где-то среди школьников, и, вот, недавно был в школе спортивной на Черёмушках, то у меня одно пожелание: пацаны, НЕ КУРИТЕ, потому что это приносит вред здоровью, и многие-многие не доживают до своих лет, которые им суждено прожить.

 

- На фронте наливали вам?

 

      Ну а как же. Сто грамм были военные. Ну, не постоянно, а когда надо было: перед боями большими наливали по сто. А кто и больше, кто сумел добыть.

 

- А что стало с вашими братьями? С родными братьями.

 

    Брат (который 25-го года), когда пришли сюда уже наши, освободили Одессу, он тут же пошёл на войну, и на фронте его тяжело ранило. А который 27-го года, он глупость совершил. Он работал в Одессе, оставался всё время на заводе "Красная гвардия", а мать была в эвакуации в Казахстане. А я служил уже в Москве после войны. И он поехал к ней, а потом оттуда приехал ко мне в Москву. А потом, когда я уже демобилизовался, он опять поехал к матери в Казахстан. А тогда же нельзя было просто так уехать с работы, тем более с завода, который отношение имел к шахтам - военным считался. И я виноват, я виноват, в том, что когда я демобилизовался и приехал работать на эту "Красную гвардию", и в особом отделе, который там был, меня спросили: "А где твой брат?", я ничего не думал, не выдумывал, и сказал: "А он у матери живёт в Казахстане". И этот особый отдел сообщил куда надо, и его там забрали и судили его. Дали ему два года, за то, что он ушёл с работы. А в тюрьме он получил воспаление лёгких, прожил ещё после этого несколько лет и умер. Всё. Я виноват в том, что я... Ну я же не думал, что я такую тайну выдам. Вот так, я виноват перед ним... 

 

- Как вы сейчас к немцам относитесь? Осталась ненависть какая-то?

 

     Я был несколько раз в Германии, руководил делегацией. Нормально отношусь. И они, вроде, не собираются воевать.

 

- Вы сталкивались на фронте с, так сказать, представителями других стран? Венграми, итальянцами и т. д.

 

      Нет.

 

- А с власовцами, бандеровцами?

 

      От бандеровцев я чуть не погиб однажды. Когда мы стояли в Западной Украине (сейчас уже не помню, как этот городишко назывался), а я же был комсоргом, и меня вызвали в политотдел: "Ну, поедешь с почтой" - с почтальоном на лошадях. Поехали мы, и где-то остановились в одной деревне. А там везде были бандеровцы, и они пришли за жратвой. Они же облагали жителей, и те обязаны были давать питание: хлеб там, что у кого было. Мы пришли, а эта женщина говорит: "Уходите!" А лошади наши были за домом, и они их не видели. Мы за дом, и сорвались. А бандеровцы на подводе: они подъехали со стороны, а мы через огород, и убежали. Если б эта женщина не сказала, и мы не убежали, они бы нас застрелили, наверное.

 

- Были у вас случаи дезертирства на фронте или предательства?

 

      Я такого не слышал и не видел. В Сталинграде, там только убить могли, а убежать никто не мог.

 

- Как считаете, за счёт чего мы победили?

 

      Потому что мы воевали на Победу, и только Победа. Как ни тяжело было, человек старался выжить и, если нужно было встретиться и поразить врага, значит он стрелял его. 

П.В. Досич с Евгением Моргуновым 
  С Утёсовым   2013 год  - Сейчас очень популярна тема НКВД и заградотрядов. Обвиняют их в том, что в спину стреляли своим...

 

      Это брехня. Нашу дивизию всю назначили как заградотряд, когда немцы подходили, потому что мы были НКВД. А кого заграждать, когда между нами и немцами никого уже не было? Мы сами воевали с немцами, как мы могли. Кого мы могли останавливать, если перед нами никого не было? Если кто пришли - мы тут же с ними вместе и воевали, кто отступил - с ними вместе и защищали Сталинград.

 

- А вы говорили, что за вами была ещё одна дивизия, 15-я - тоже НКВД.

 

      Ну, эта дивизия за Волгой была.

 

- Что по поводу американцев и "Второго фронта" можете сказать? Помогали они?

 

    Хех. Их Сталин заставил, чтобы они помогали. Если бы мы не пошли в наступление на Берлин, они бы ещё сидели там. Но их волновало это, они хотели показать, что они тоже что-то сделали. Поэтому они открыли "Второй фронт", и так далее.

 

- А вот технику, продукты присылали они?

 

    Присылали конечно. Была колбаса в банках - это основное, что было. Крупы они не присылали, а вот колбасу - да.

 

- Скажите, а орден Красной звезды у вас за что?

 

      Как за что?

 

- Ну, за конкретный подвиг или за выслугу?

 

      К какому-то празднику, я не помню уже, к какому, давали. "За отвагу", допустим, если где-то какое-то выполнил задание срочное, вывез кого-то или ещё что. Вот за такие конкретные задания давали. За Одессу у меня медаль "За отвагу", потому что тут другим нечем было награждать. Мы тогда пошли в наступление, отогнали румын от Одессы, и до конца войны они уже не стреляли по городу. А там, я уже не помню даже, когда представление делали дивизии, за что меня конкретно наградили. Вот Отечественной войны орденом наградили, потому что я был приписан к сапёрному батальону, а сапёрный батальон пришёл первый в Бреслау, когда его окружали. А потом уже Красная звезда была, почти в конце войны.

 

- Какие вещи у солдата были с собой на фронте?

 

       Ну, конечно каждый старался иметь при себе бритву или ещё что-то такое памятное.

 

- Правда, что платили вам? Начисляли деньги на книжку?

 

     Да, правда, но мы их не видели. Когда надо было доставлять грузы - все километры записывались, и за них начислялись гроши. А потом, к какому-то празднику, эти гроши списывали: пишешь заявление, сумму я не знаю сколько - у писарей где-то есть, и эту сумму списывали в фонд обороны.

 

- Так вам эти деньги даже после войны не выдали?

 

      (*Смеётся) Их же раньше списали, до конца войны. Может быть где-то кто-то и получал, но я знаю, что у нас в автороте (а в автороте мы зарабатывали много, потому что снаряды возили, продукты возили, ещё какие-то задания выполняли, и километры шли), денег этих не выдавали.

 

- Нельзя было родным эти деньги выслать как-то?

 

      Нет, никто их не видел. Их сразу написали, отправили и там уже посчитали, что миллион рублей, к примеру, или сколько там, ты положил. А каждому отдельно никто не выписывал. Тебе путёвка шла, а ты путёвки сдавал каждый день.

 

- Отношения с местным населением в Европе какие были?

 

      В Польше, например, нельзя сказать, что они были врагами, но особого доброжелания не было. В Западной Украине многие бандиты были, бандеровцы, а другие были простые крестьяне. Они не понимали, что такое бандера, партии и так далее. И многие погибали там.

 

- Скажите, а кто лучше воевал: немцы или румыны?

 

      Ха, румыны - это не вояки. Они же все были вот такие жирные. Немцы были злые, но в Одессе их не было - в Сталинграде были. А тут были румыны. Мы когда пошли в наступление,

они побежали. Мы стреляли, они падали. Всё. Потом - о, раненые. Раненых я, например, не видел, чтобы добивали.

 

 

 

                                                          *    *    *

 

 

     Между прочим, отец моей жены был механиком, и она до войны начала ездить на мотоцикле. Он ей готовил мотоциклы. Она была участницей всесоюзных соревнований по мотоспорту. Вон фотография, там она с Чкаловым. Он был главным судьёй, и во время соревнований спросил: "Что это за девчонка, которая ездит на мотоцикле?" После этого она много лет - и после войны ещё - гоняла, до 61-го, по-моему, года. Много раз сотрясение мозга было, а год назад она потеряла память и ничего не помнит. 

 

Наградные листы ветерана c podvignaroda.mil.ru 

(кликнуть для увеличения):

 

1. Медаль "За отвагу" 

 

 

2. Орден Красной звезды